А в остальном…
Полубастион Святого Михаила отдать Мыслищевскому, Святого Юрия — Гумецкому. И дать каждому по пятьсот человек под командование. Эти справятся.
А вот Старый замок…
Длинную южную сторону держал Лянцкоронский. Укрепили Папскую и Ласкую башни. Западную же часть поделили между Владиславом Вонсовичем, который закрывал Новую Западную и Денную башни, и майором Квашиборским, которому доверили башню Рожанка.
Зазвенели колокола.
Это краковский епископ Анджей Тшебинский служил молебен о даровании победы над язычниками. Придя с добровольцами в количестве пятисот человек, он так и остался в Каменце, сказав, что в Кракове и без него найдется кому помолиться. Защитники это оценили…
Пока татары перемещались под стенами, создавали массу, то подступали почти вплотную, так и вынуждая сделать хоть один выстрел, то наоборот, горячили коней, отходя от стен. Кричали что-то оскорбительное, пугали…
Ян не шевелился. Это все было нормально. Напугать, ошеломить, предложить сдачу… только вот ему отступать некуда.
Хорошо его подловил молодой король.
Коли отказался бы он сюда идти — тут и голова с плеч, как изменника. Даже если и нет — никто б его более не поддержал и не уважал вовек. Ну да ладно. Будет и на его улице праздник, тут главное — победить. И Ян готов был даже положить здесь все свое войско, лишь бы ушли басурмане…
Он прождал так до вечера. Но в этот день ничего более не произошло. Турки подходили всю ночь, устраивались, ставили палатки, жгли костры, время от времени из лагеря долетали шум и крики…
К полуночи Ян плюнул, оставил наблюдателей и ушел спать.
Чтобы проснуться с утра, глядя в испуганные глаза оруженосца.
— Просыпайтесь, ясновельможный пан! Там эти… басурмане! Ихний главный подъехал, белым флагом машет, требует старшего…
Ян чертыхнулся, плеснул в лицо выстывшей за ночь воды из стоящего рядом кувшина, побыстрее оделся, накинул плащ, натянул сапоги и направился на стену.
Хоть и враги, да вежество соблюдать надобно. Не могли они еще подождать…
Султан, конечно, на переговоры не явился — невместно это королю, хоть и нехристю. Зато были под стенами Селим Гирей и был там подлец Дорошенко, при виде которого скрипнул Ян зубами, мысленно обещая, что коли попадется мерзавец ему в руки — получит смерть на колу. А нечего предателей разводить! Не-ет. Коли предал ты своих и к нехристям на службу пошел — смерть твоя такой должна быть, чтобы все остальные сорок раз задумались — и отказались от своих планов.
— Я — комендант крепости. Коронный гетман пан Собесский.
— Прошу ясновельможного пана спуститься для переговоров! — подал голос Дорошенко. Ну да, крымчаку говорить не с руки, а кому помельче — тоже невместно. Ранг уже не тот, это не Жванец… — Обещаем неприкосновенность…
Ян сплюнул вниз со стены.
— Чтобы тебе, предателю, поверить — безумцем быть надобно!
Дорошенко от оскорбления побагровел, так бы и вцепился в глотку, да вот беда — он здесь был не лучше слуги.
— Мое слово!
Селим Гирей явно забавлялся. Ян Собесский махнул рукой, чтобы ему поднесли люльку — пара сбитых досок на веревках, на которых можно и со стены спуститься, не открывая ворот. Ну и спустился. Сошлись неподалеку…
— Государь…
А на Дорошенко ни взгляда. Много вас таких… подлипал турецких, мразей продажных… Кто больше заплатит, тому и продадитесь, подстилки. Обозные девки — те честнее будут, те чужие жизни за свои услуги не берут.
— Ясновельможный пан, — по-польски Селим Гирей говорил хорошо. А то ж, почитай, соседи… — В нашем войске более ста тысяч человек. В вашем же и двух тысяч не наберется. Наше войско неисчислимо, как листья на деревьях, как песок в пучинах морских, и ежели вы сопротивляться будете, то погибнете без славы и чести.
Ян слушал молча, только в глубине темных глаз разгоралось пламя то ли гнева, то ли удовольствия. Не знал Селим Гирей, что, почитай, десять тысяч человек здесь. Что идут на помощь войска русские… не знал! И выдавать этого поляк не хотел, а потому слушал, чуть усмехаясь, — и только когда татарин предложил сдаться и уйти из крепости, чуть покачал головой.
— Пусть не обижается султан — мы не ему присягали. Мы королю верны и стоять в Каменце будем до смерти…
— Тех, кто сопротивляться будет, мы не помилуем. Вы будете мертвы — все. Ваши женщины, дети…
— Пусть так. Все ж это лучше, чем в турецком плену, — Собесский пожал плечами, развернулся и пошел обратно.
Говорить было не о чем.
