— Понятно, — усмехнулся Дружинин. — Ваня Полушкин, сын сапожника, никогда не выезжавший за пределы империи, впервые видит море и видит великого писателя. В душе у него поют трубы и хоры ангельские…
— Смейся, смейся! А сам вон тоже рано вскочил. А вообще твое описание недалеко от истины. В реальной, тамошней, жизни я, конечно, за границей уже бывал — и в Турции, и в Египте, и в Китае. Но в Европе еще не доводилось. Когда у нас пароход?
— Через два часа, — отвечал инженер. — Так что встал я вовсе не рано, а как раз вовремя. Еще позавтракать надо, собраться. Давай, ты тоже иди, собирайся. Да, вот что: раз уж ты полночи не спал, на улицу случайно не выглядывал?
— Выглядывал, и не раз!
— Ничего подозрительного не видел?
— А что ты имеешь в виду?
— Не что, а кого: того загадочного попутчика, которого я заметил в Варшаве, — помнишь?
— Не очень… — признался Ваня. — Помню, ты мне кого-то на перроне показывал, но темно уже было и далеко…
— Значит, ты его не запомнил… — протянул инженер. — Жаль… Ты, с твоим чутьем, мог бы сказать, действительно это шпик или это у меня подозрительность до степени мании развилась. Ладно, иди.
Когда Полушкин вышел, инженер вновь подошел к окну и выглянул на улицу — но уже совсем не так, как давеча. Теперь он глядел из-за занавески, стараясь, чтобы с улицы его никто не заметил. Он внимательно оглядел всю картину, что открывалась взгляду: овощную лавку и кафе напротив, стоянку извозчиков у подъезда отеля, — но нигде не заметил фигуры, что привлекла его внимание на перроне варшавского вокзала. А тот господин был весьма подозрителен! Он старательно изображал пассажира, вышедшего на остановке погулять, но взгляд — профессиональный взгляд сыщика — его выдавал. Скорее всего, это был шпик. Правда, он мог не иметь никакого отношения к Дружинину и Полушкину — просто варшавская охранка выслала агента к поезду, чтобы понаблюдать за теми, кто следует из столицы. А вдруг? Дружинин решил, что отныне будет настороже и не позволит себе расслабляться.
Вот и Углов, при их последнем свидании, перед самым отъездом, советовал быть бдительным. Когда Дружинин передал ему содержание беседы с «Игнатием Степановичем», руководитель группы спросил:
— Так ты понял, кто был этот твой новый знакомый?
— Не то что понял, но подозрение явилось… — ответил Дружинин. — Я подумал, что это может быть тот самый Стрекало, он же Пугачев.
— А у меня никаких сомнений на этот счет нет! — заявил Углов. — Стрекало это был! И приметы совпадают, и отчество «Степанович». А главное — содержание вашего разговора. Ведь он именно этим все время занимается — вербовкой агентов для исполнения «мокрых» дел. И посмотри, как глубоко уходят корни заговора! Мосолов у них, как выясняется, — вовсе не главная фигура, есть лица и поважнее, «Игнатий Степанович» тебе об этом прямо сказал.
— Стало быть, нашу задачу — найти загадочного Стрекало — можно считать выполненной, — сказал Дружинин.
— Да, эта задача выполнена, — согласился Углов. — А твоя поездка в Италию позволит нам подробно, изнутри понять механизм вербовки агентов. А пока ты будешь нежиться на Капри, я тут постараюсь познакомиться с кем-нибудь еще из участников заговора. Вот только не знаю, хватит ли у меня сил и нашим расследованием заниматься, и твои провода в дом Кривошеина тянуть.
— Ну, с проводами можно и не спешить, — заметил тогда Дружинин. — Тем более что Александр Васильевич по нашему совету завтра уедет из Петербурга. А что касается нашего расследования, то здесь у тебя будет помощник.
— Кто же это? — удивился Углов.
— Маша, — ответил Дружинин; он чуть не выговорил «моя Маша», но сдержался. — Она мне обещала, что будет подслушивать, когда заговорщики будут собираться у них в доме. И о результатах теперь будет докладывать не только в петербургский комитет эсеров, но и тебе лично. Надо только будет вас познакомить…
И такое знакомство состоялось в привокзальном кафе. Увидев Углова — немногословного, сдержанного, твердого, — Маша прониклась большим доверием к «группе правдоискателей», как их представил Дружинин во время памятного объяснения. Там же, в кафе, инженер попрощался и с товарищем, и с Машей — Углов считал, что им не стоит идти на перрон, где может оказаться много шпиков. Тогда Дружинин рассердился на Углова — в кафе им с Машей даже поцеловаться на прощание не удалось. Однако теперь, оглядываясь назад и вспоминая шпика, увиденного на варшавском вокзале, он вынужден был признать правоту товарища.
Игорь Дружинин еще раз окинул взглядом улицу Неаполя, на которой стоял их отель, и пошел укладывать чемодан. Когда он отошел от окна, человек, что сидел за столиком уличного кафе, встал и неторопливо направился в сторону порта. По виду этот господин походил на путешественника, скажем, англичанина: широкополая шляпа, рыжая с проседью борода, пенсне. Он ничем не напоминал типа, которого Дружинин заметил в Варшаве. Вот только взгляд у «путешественника» был такой же цепкий…
…Пароходик, идущий на Капри, был совсем маленький — всего двадцать пассажиров. Дружинин внимательно осмотрел каждого и уверился, что агентов русской полиции среди них нет. Правда, здесь оказалась одна русская пара — муж с женой, совсем молодые, — но они относились совсем к другому лагерю; как и Дружинин с Ваней, они ехали на остров, чтобы увидеть Горького. Молодого человека звали Виктор Дрыгин, его спутницу — Марина. Узнав, что
