не говорят о собственной дочери. Скорее, о любовнице…
– Ну, вот, – удовлетворенно крякнул оборванец. – Пришли.
Новый всполох молнии на миг обозначил в окружающей черноте силуэт дома, а чуть дальше – верхушки деревьев, что не могло не радовать. Рядом был небольшой лесок, в котором, по всей видимости, и расположилось кладбище. Так что, в случае чего, добежать недалеко. Кроме того, словно сорванный с небес очередным порывом ветра, заморосил холодный и противный дождь. Но и это тоже было хорошо. Он смоет все следы их присутствия, растворит их запахи во тьме ночи и спрячет от серых падальщиков, крадущихся где-то рядом и вынюхивающих добычу в кромешном мраке…
Игорь, аккуратно переставляя ноги, вошел в сени. В доме стоял тяжелый смрад. Потемкин держал за шкирку хозяина дома, который, словно поводырь, вел вперед, в утробу этой шаткой и гнилой избы, где смогла выжить его семья.
Пока Игорь лихорадочно пытался нащупать во внутреннем кармане фонарик, выпустив из рук повисший на ремне автомат, оборванец понял, что ствол «ксюхи» больше не давит под ребра. Он уже перешагнул порог дома и вдруг одним движением извернулся, одновременно пытаясь захлопнуть дверь. Потемкин сильно ударился о косяк. Ошарашенный лекарь завалился вглубь темных сеней, задев что-то по пути и яростно матерясь. Звук покатившегося по полу ведра перекрыл глухой стук захлопнувшейся двери. Обрез Игната тоже куда-то отлетел.
Потемкин проклял свою неуклюжесть, послал к чертям всех, кого можно, и, наконец, выудил фонарик из-под плаща. Еще он достал нож. Другое оружие невозможно было использовать – звуки выстрелов могли привлечь серых тварей, что шарили по округе.
Луч фонаря выхватил из темноты изъеденную жуками древесину, небольшое помещение, свалку ведер, лопат и какого-то другого хлама, а также плотно закрытую дверь. Игорь с сомнением посмотрел на нее: а надо ли ему туда? Уж больно не хотелось лезть на рожон, но тут он вспомнил про девчонку, возможно, живущую здесь, и то, с какой похотью рассказывал о ней Игнат. У мужчины начало все закипать внутри. Конечно, могло оказаться, что оборванец сочинил слезливую историю, пытаясь заманить Игоря в ловушку, и, скорее всего, никакой девчонки нет, но что-то подсказывало лекарю, что, оставив такое существо, как Игнат, в живых, он обрекает других возможных путников на страшную смерть.
Потемкин толкнул дверь рукой. Та, вопреки ожиданиям, со скрипом распахнулась. Слабый луч старого фонарика неплохо справлялся со своей работой, да и помещение оказалось небольшим, поэтому света вполне хватало, чтобы Игорь мог все разглядеть. Это была, по всей видимости, кухня. Деревянный стол с наваленной на него грязной посудой, пара табуреток, печь у дальней стены, невероятного темно-серого цвета от покрывавшей его грязи ковер на полу, деревянный потолок из гнилых, местами обрушившихся досок и закрытая дверь, ведущая, надо понимать, в «зал» или спальню. Запустение здесь царило страшное. Создавалось впечатление, что в доме никто и никогда не жил. На полу свалка мусора, а все вокруг покрывал толстый слой пыли, на котором местами виднелись отпечатки рук. То большие, принадлежащие, надо думать, Игнату, то маленькие… Очевидно, про дочку Игнат не соврал. И она действительно существовала, хотя бы какое-то время назад еще была здесь.
Потемкин, держа нож наготове, посветил фонариком, затем резко шагнул вперед. Никого не обнаружив, он медленно пошел дальше, к закрытой двери в другую комнату, не обращая внимания на мелкие предметы обстановки. Сейчас главной проблемой был прячущийся где-то человек, а табуретка не могла бы укрыть его.
Как и следовало ожидать, дверь оказалась закрыта изнутри. Чтобы запереть ее, Игнат потратил больше времени, чем на предыдущую. Несколько раз с силой толкнув обитые фанерой доски и убедившись в этом, Игорь заметил, что петли еле сидят в старом, прогнившем дереве. Одним мощным ударом ноги он практически вырвал их с корнем. Дверь накренилась внутрь. Еще удар – и она рухнула на пол, подняв облако пыли.
Стоя на пороге, Потемкин более детально осмотрел комнату, осветив фонарем ее запустение, бардак и гниль. Спрятаться здесь было практически негде, разве что за этой накрытой кучей выцветших одеял кроватью или в массивном шкафу в дальнем углу, но в комнате никого не было. Правда, можно еще было влезть на чердак сквозь широкую дыру в потолке или забраться в погреб, который точно должен иметься в таком доме.
Игорь, часто оборачиваясь, осторожно двинулся вглубь комнаты. Когда-то здесь, возможно, было даже уютно. Большой круглый стол в центре, несколько кроватей – видимо, еще и детские, массивный шкаф, тумбочка с телевизором, на двух окнах легкие вязаные шторы и большая, с множеством уцелевших качающихся подвесок люстра, которая еле держалась за счет единственного проводка. И все вокруг покрыто толстым слоем пыли и мусора. Табуретки перевернуты. А пианино, что находилось рядом с дверью, – поломано, как если бы кто-то сделал это специально. Да и икона Божией Матери, висевшая в углу, была обезображена. Опаленная, словно ее несколько раз поджигали, с выцарапанными глазами, она представляла собой жуткое зрелище. Будто вместо Святого Духа в этом доме поселилось зло. И уже много лет назад…
Игорь нагнулся и заглянул под самую большую кровать: покрывала свисали до пола и могли скрыть собой Игната. Ничего, кроме клубящейся в свете фонарика пыли, мужчина не обнаружил. Тогда лекарь подошел к шкафу и, приняв боевую стойку, резко распахнул створку двери…
От неожиданности он отшатнулся, чувствуя рвотные позывы. Пустыми глазницами на него смотрели три скелета в рваной, почти истлевшей одежде, без следов плоти, над которой, очевидно, уже поработали черви. Причем один скелет – взрослого, а два поменьше, прижавшиеся к первому – детские.
Выражение «скелет в шкафу» Потемкин прекрасно помнил, но, чтобы вот так, буквально, в реальности…
Впрочем, воображение дорисовало остальное. Дети прижимались к матери, которая, спрятавшись в шкафу, пыталась их защитить, а в это время по дому бродил безумный Игнат в поисках своих жертв. И нашел. Всех троих. А потом либо не захотел, либо просто не смог похоронить их по-человечески, оставив гнить в шкафу, словно ему было жалко с ними расставаться. Ага, а убивать не жалко…
