выбеленных временем и песком костей. Одна глазница пробита, через нее видна дыра в задней части. Будто череп смотрит на юношу, сверлит взглядом.
А в голове на пределе слышимости откуда-то возникают слова: «Кто ты? Зачем ты здесь? Ты же не отсюда и никогда не будешь одним из тех, кто пал здесь…»
– Нет. Нет. Нет, – взволнованно зашептал потрескавшимися губами Митяй. Что-то не нравился ему смысл фразы в целом. Что-то неуловимо- неправильное было в ней… Хотя и понятное. – Нет! Я, как и вы – человек!
«Да какой ты человек? – легкая усмешка слышалась в голосе, гуляющем в голове, словно ветер, будто самостоятельно живущий фантом, проецируемый простреленной глазницей черепа. – По-человечески никогда не жил, да и умер-то… не как человек».
– Да что ты… Глупый череп! – возмутился Митяй, с усилием подняв руку и указывая на костяное поле и развалины, казалось, состоящие теперь из черепушек. – Что ты мне тут чешешь! Как – не был? Как? Да я больше человек, чем вы тут все, вместе взятые! Я вот еще живой! В отличие от вас – костей, позабытых временем!
«Живой, – согласился неожиданно череп, – живой… Но не человек… Уже».
– Да пошел ты! – разъярился Митяй, что придало ему силы повернуться, одним ударом разнести череп и вскочить на ноги. Кровь закипела внутри от ярости, от нахлынувшей обиды. Как это – не человек? Ну, как? Больше всех человек! Больше этих костей, разбросанных по округе, во всяком случае! Он – сын Воеводы, все-таки! А не кто-нибудь. Взгляд снова упал на руины родного города. Что бы вокруг ни случилось, ответы надо искать там!
Юноша быстро, насколько позволяло измученное жаждой тело, пошел в сторону развалин. Потоки горячего воздуха поднимались от земли вверх, создавая иллюзию плавящегося горизонта. Кожа, казалось, совсем высохла, потрескалась. Митяй поднял руки вверх и ужаснулся: их поверхность покрылась сетью пульсирующих черных прожилок.
«Живой… Но не человек… Уже…» – догнал ветер.
– Да пошел ты! Пошел ты! Пошел ты! – еще больше разъярился Митяй. Он развернулся и, не увидев никого, пнул первый попавшийся под ногу череп. Дымка праха тут же была подхвачена ветром. А юноша вновь продолжил свой путь к развалинам, пиная на ходу любой более-менее целый череп, страшась снова услышать загадочные слова.
Обглоданные жаром стены расступились, открыв взору столь же плачевное состояние внутренних строений монастыря. Шагу нельзя было ступить, чтобы хруст не обозначил чью-то кость или раздавленный череп. Здания рассыпались на кирпичи, деревянные обломки конструкций обгорели, Михайло- Архангельский собор рассыпался, и только пять позолоченных и наполовину облупившихся крестов торчали из земли под разными углами. Вход в катакомбы был раскурочен, словно изрыгнул что-то особенно ужасное, как будто гигантский червь выполз из преисподней, снедаемый жаром ядерной войны, дошедшим до самого Ада. И из дыры несло трупным смрадом, как будто люди в поисках спасения под землей нашли лишь общую могилу.
Из-за развалин медленно вышел Яр. Странно: он совсем не изменился. Та же драная ватная одежда, словно можно сейчас, в такое пекло, носить ее. Те же роговые наросты на голове, как будто он – хозяин всего этого… Ада. И довольное, улыбающееся лицо, лучащиеся весельем глаза, внимательно и хитро смотрящие на Митяя.
– Что… что тут происходит? – захлебываясь собственным негодованием и ненавистью, выдавил юноша, не в силах сказать что-то еще.
– Твой? – бодро спросил Яр, поднимая руку, в которой оказался обычный, выбеленный солнцем и песком череп.
– Нет, – чуть не задохнулся от негодования Митяй.
– Знаю, что не твой, – Яр отмахнулся свободной рукой и, выудив из кармана круглые очки, поднес их к глазницам черепа. – А так? Никого не напоминает?
– Отец! – прошептал юноша, чувствуя, как засохшие губы лопаются от крика, не способного передать всю гамму эмоций Митяя: горло было иссушено и саднило. Оставалось раскрывать, как рыба, рот и наблюдать за перекошенным от смеха лицом врага. – Тварь! Ты убил всех!
– Я – тварь? – Яр расхохотался еще сильней. Потом откинул в сторону очки, а череп поднес к лицу и дунул. Останки отца Митяя серым пеплом сорвались с ладони, словно на ней и не было черепа. – Ты на себя-то посмотри. Уродец! – и снова дикий, безудержный хохот. И Яр пошел прочь, удаляясь, расплываясь в жарком мареве.
Митяй, в бессилии переставляя ноги, рванулся следом, но они не слушались. Тело отказывалось подчиняться. И тогда Митяй закричал сквозь стянутое сухостью горло.
– Стой! Стой, тварь! Да я… тебя… Вот этими… руками… – юноша поднял руки вверх и не узнал их. Черные жилки набухли и начали расширяться, растекаясь по коже, словно жирная, тягучая жидкость. Он пытался стряхнуть ее, но не мог. Это была не жидкость, а его кожа. Это она изменялась, а также – он… В какой-то момент руки стали полностью черными, но на этом процесс не остановился. Нечто стало тягучими каплями срываться с пальцев на землю, и через минуту под ногами уже бурлила, расползаясь по миру, чернота, заполняя его, захватывая. И тело Митяя пронзила боль… и он вынырнул из кошмара, затрясшись с такой силой, что заходила в бешеной пляске и кровать.
Панов отпрыгнул от койки своего сына, когда тот раскрыл глаза и с диким криком изогнулся в конвульсиях. Юрий Сергеевич прижал ко рту ладонь, чтобы не закричать самому. В глазах сына плескалась тьма, а тело еще больше покрылось медленно расширяющимися черными
