Тогда я вышел из комнаты и негромко позвал няню, которая принесла дитя, завернутое в белую пеленку, тут в глазах Моей Прекрасной заискрился милый свет, и жестом я приказал няне поднести ребенка поближе.
Руки Моей Жены шевельнулись на покрывале, и я понял, что ей хочется прикоснуться к ребенку, и, дав знак няне, взял мое дитя в руки. Няня вышла из комнаты, и мы остались втроем. Я осторожно присел на постель и протянул ребенка Моей Прекрасной, нежная щечка ребенка прикоснулась к белой щеке моей умирающей жены; но так чтобы дитя не давило на нее.
И я заметил, что Мирдат, Жена Моя, стремится протянуть руки к дитяти, и я приложил руки ребенка к слабым ладоням моей Прекрасной. С предельной осторожностью я держал младенца над Женой, так чтобы очи Моей Умирающей и Единственной заглянули в детские глазки. Через несколько мгновений времени, которые показались мне вечностью, моя Прекрасная закрыла глаза и затихла. Тогда я унес ребенка к няне, которая стояла за дверью. А потом закрыл створку и вернулся к моей Единственной, чтобы мы провели последние мгновения вместе.
Тихо лежали руки моей жены, но вдруг они, как будто что-то разыскивая, шевельнулись, и я взял их в свои огромные ладони с предельной заботой, и так прошло немного времени.
А потом глаза ее открылись, спокойные, серые и как будто бы недоумевающие. Голова ее качнулась вбок на подушке, и когда она увидела меня, боль забвения оставила ее глаза, и жена посмотрела на меня взглядом, чуть окрепшим, чтобы выразить милую ласку и полное понимание.
Я нагнулся над ней, и глаза Мирдат молча сказали, чтобы на оставшиеся нам последние мгновения я взял ее руки в свои. И я тихо опустился на постель и поднял ее с предельной нежностью, и она во внезапном и странном покое приникла к моей груди – потому что Любовь дала мне умение держать ее, подарила моей Прекрасной отдохновение в последние мгновения жизни.
Так мы снова соединились, Любовь словно бы приказала помедлить реявшей над нами смерти, потому что дремотный покой окутал даже мое истерзанное сердце, не знавшее в эти томительные часы ничего, кроме жуткой боли.
И я тихо шептал Моей Прекрасной о нашей любви, и глаза ее отвечали… странно прекрасными и жуткими были эти мгновения на грани вечности.
И вдруг Моя Прекрасная тихо шепнула. Я осторожно нагнулся, чтобы услышать, тогда Моя Единственная вновь шевельнула устами, и о! – я услышал свое любовное имя, которое она дала мне в беспредельно милые месяцы нашей совместной жизни. Тут я вновь заговорил о своей любви, которая продлится и после смерти, и о! в этот миг, свет померк в ее глазах, и Моя Прекрасная рассталась с жизнью на моих руках… Моя Прекрасная…
Глава II
Последний Редут
После того как моя Мирдат, моя Красавица умерла, оставив меня в одиночестве, я испытал беспредельно жуткую боль, томление, которого не выразить никакими словами, ибо только что ее любовь открывала передо мной весь мир, а теперь, познав все радости жизни и истинное счастье, я низвергся в уныние и горе, о которых незачем и говорить.
И все же я снова взялся за перо, и вот почему; дело в том, что с недавних пор чудесная надежда начала крепнуть во мне, ибо в ночных своих снах я стал переноситься в мир грядущего, открывавший мне странные, невозможные чудеса и вернувший для меня радость жизни, так как там, в бездне времени, мы с Мирдат соединились вновь после скорбной разлуки, значит, нам суждено снова встретиться – когда протекут века и на земле воздвигнется величественное и могучее чудо.
Простите же мою странную повесть, ибо я не смею умалчивать о столь невероятных событиях. Приступая к своему труду, я надеюсь обрести некоторое облегчение и, быть может, вселить надежду в сердце другого бедного страдальца, на чью долю выпадет подобная участь… Пусть кое-кто, прочитав ее, скажет, что такого не было и не могло быть, пусть некоторые будут спорить со мной, но я не стану им отвечать, только скажу: читайте! Ну а потом пусть каждый обратит свой взор к вечности… на ведущие к ней Врата. Словом, приступаю к рассказу.
В последнее время меня начали посещать видения; они не были подобны сновидениям; напротив, я как бы просыпался в темном будущем мира, после смерти нашего солнца, и, бодрствуя в том будущем, видел в обратной перспективе наш нынешний век, словно бы сотканным из мечтаний – реальных для души моей, но для того нового зрения сказочных видений, осененных необычайным миром и светом.
Просыпаясь в грядущей Вечной Ночи, что окутает еще наш с вами мир, первым делом я видел вокруг себя смутную мглу. Потом она рассеивалась, и я начинал видеть Край Тьмы, освещенный там и здесь загадочными огнями. И, пробуждаясь в том будущем, я не ощущал невежества, но чувствовал, что владею полным знанием всего, что существует в Ночной Земле. Так, просыпаясь утром, человек немедленно осознает, что проснулся, вспоминает все имена и познания своего времени – в котором воспитан и живет. И память о настоящем, о нынешнем нашем времени, о жизни моей, которая влачится теперь в предельном одиночестве, гнездилась где-то в моем подсознании.
В самых первых своих видениях я ощущал себя молодым человеком семнадцати лет; память говорит мне, что я впервые очнулся или так сказать – пришел в себя в том будущем, стоя в одной из амбразур Последнего Редута, огромной пирамиды из серого металла, которая служит обиталищем последним миллионам людей, надежно охраняя их мир от убийственных сил.
И столь полон я знаний об этом месте, что едва могу поверить в то, что никто, кроме меня, не знает о нем, посему простите мне излишнюю уверенность. Я легко могу забыть про необходимые подробности, ибо превосходно знаю все, что еще будет там. Будущий я – стоявший и глядевший – был скорее не зрелым мужем нашего века, а молодым человеком, обладающим всеми естественными жизненными познаниями, которые можно накопить за семнадцать лет
