становился все громче и громче, и теперь казалось, что сама земля изрыгает дикий вопль. Я старался идти осторожнее, а потом, преклонив колена между трех скал, принялся рассматривать дальнейший путь.
Тут я понял, что нахожусь в огромном ущелье; левая сторона его находилась далеко от меня, и я видел ее лишь когда пламя вспрыгивало повыше. Справа оно с постоянной яркостью освещало откос ущелья, уходивший вверх, в вечную ночь. Передо мной маячила цепочка далеких и неясных огней. Словом, я наконец достиг окончания Великого Склона, однако ущелье уводило в глубины более далекие.
Наконец я возобновил путь, и скалы передо мной расступились, как говорят моряки, открывая синее пламя, извергавшееся из земли, посреди великих утесов, похожих на собравшихся на поклонение гигантов.
Сие пламя не слишком озадачило мой рассудок – успевший увязать далекое зарево со свистом и ревом. Однако порожденное природой удивительное зрелище потрясало чувства; пламя плясало, иногда съеживаясь до какой-нибудь сотни футов, а потом с оглушительным ревом взмывало к предельным высотам, образуя ослепительный факел, футов, должно быть, в тысячу ростом, который освещал тогда стены ущелья, и я мог видеть его во всю ширину – на семь, примерно, великих миль, удивительно ясно и четко, тогда-то становился заметным и откос горы, составлявшей правую сторону ущелья во всей ее погруженной в ночь беспредельности.
Вполне естественно, что я довольно долго глазел на это чудо и успел хорошенько осмотреться. Вокруг меня лежала пустыня. И на всем многомильном протяжении своем она была покрыта унылыми камнями. Передо мной простиралось великое ущелье, то тут, то там освещенное далекими огоньками, как бы выплясывавшими каждый свою пляску.
Вновь хорошенько приглядевшись к Великому Пламени, я не заметил возле него признаков жизни, а потому отправился дальше. Долго шел я в свете синего огня; нередко передо мной ложилась длинная тусклая тень, а потом, о! внезапная вспышка вдруг озаряла ущелье восхитительным светом, и тень моя густела и укорачивалась.
Я часто поворачивался, чтобы поглядеть на пляску огромного пламени, величавую и для глаз, и для моего духа… пламени, знающего Великую Вечность. Я даже попытался представить себе те несчетные века, в течение которых огонь вершил свою пляску у подножия Великого Склона, не имея и единого зрителя. Поймите же и вы все уныние и запустение того края, попытайтесь ощутить глубину моего одиночества.
Спускаясь вниз, я слышал неумолчный рев, доносившийся уже из-за моей спины; горы отражали звук, посылая следом за мной странное и полное тайн эхо. Холодный пронзительный свист нередко преображался в достойное чудовища бормотанье, и я пригибался, чтобы спрятаться среди булыжников и валунов… как знать, не собралась ли какая-нибудь тварь наброситься на меня.
Шесть часов шел я вперед, иногда припадая к земле в припадке внезапного испуга.
Но прошло время, и рев превратился в трубный глас, тот – в свой черед – обрел громкость свиста, но отголоски все еще преследовали меня в ночи. Ну а потом настала тишина, извечно царившая в этом ущелье, если забыть про рев газового фонтана. Надеюсь, вы поймете меня. За время своего спуска по Великому Ущелью, я миновал четыре огня, которые видел от подножья Склона; первый, второй и четвертый оказались голубыми, третий же был зеленым; причудливая пляска их бросала дрожащие тени на ложе ущелья. От них исходил то посвист, то негромкий и странный стон, словно бы газ встречал преграду на своем пути. Факелы эти я миновал без приключений, не увидев ничего нового. Далекие отблески огромного газового фонтана я увидел в первую треть седьмого дня моего пути вниз по Великому Склону, после чего в тот день прошло уже шестнадцать часов. И как вы догадываетесь, я вовсе не ел после того, как увидел свет, потому что уже привык к голоду, но прошло девятнадцать часов после моего пробуждения, и все это время я провел в трудах.
И я огляделся, чтобы найти надежное место для сна, которое отыскалось почти сразу: вокруг были только скалы и камни, и я скоро заметил нишу между двумя огромными валунами.
Тогда я съел четыре таблетки – столько, сколько положено, лишняя не прибавила бы сил, а потом сделал себе воды; она забурлила, но я успел заметить, что из хорошей щепотки получается большая кружка, факт сей я объясняю густотой воздуха, которая придает химии дополнительную силу. А потом заснул, устроившись привычным образом с Дискосом на груди, но, засыпая, с лаской думал о Наани, как делал сотню раз после того, как приблизился к дарующим надежду огням ущелья.
В ту ночь мне приснилось, что Слово Власти затрепетало в ночи; однако я не проснулся и поэтому не знаю, был ли то сон или нет.
Проснувшись через семь часов, я вспомнил об этом, но мог быть уверен лишь в том, что уцелел во время сна; голова моя и конечности отяжелели, призывая к дальнейшему отдыху, но было уже довольно.
Поев и попив, я надел снаряжение и прицепил к поясу Дискос, потому что пробираться по россыпи огромных камней можно было только пользуясь обеими руками. А потом восемнадцать часов шел сквозь сумрак, царивший в огромном ущелье, сделав остановки на шестом и двенадцатом часу, чтобы поесть.
И когда закончился восемнадцатый час, я остановился, чтобы поесть и отдохнуть, и скоро уснул среди скал. В тот день я миновал двадцать три пляшущих огня, пять из них извергали белое пламя, остальные были синими или зелеными. Они дергались, излучая странный и неровный свет, но лучи его были истинными, и дух мой пребывал в покое.
Проспав шесть часов, я проснулся, не желая вставать, но заставил себя подняться, а потом ел и пил; и, надев на себя снаряжение, направился вниз по ущелью. А на шестом часу после того, как ел и пил, пришел к месту, где уже не было высоких пляшущих языков пламени, и тьма снова наложила свою лапу
