дома, способные выдержать зимние шторма, лодки на берегу, сети, расставленные на просушку… Ну в самом деле, неужто бы местные пиратский флаг подняли, чтобы дать всем и каждому понять, какой люд тут обитает или бывает по делу?
Вблизи становилось заметно, однако, что обустроен поселок грамотно, окружить его с ходу не выйдет, взять с моря – тоже: похоже, отмель уходила далеко, так что крупный корабль не подойдет, а с небольшим судном или с лодками тут совладают. Имелись здесь, сказал Ян, и потайные тропы, по которым, случись что, домочадцы морских добытчиков живо уходили в горы, во вполне обустроенные пещеры, где тоже можно было подолгу отсиживаться даже и по зимнему времени и где, вдобавок, устраивали схроны. Имелась договоренность и с пастухами с верхних пастбищ: в случае вовсе уж сильной нужды женщин и детей можно было попрятать в овчарнях, которых там хватало. Окот-то у овец начинался рано по весне, а чем гнать их вниз, удобнее было укрыть маток с ягнятами в старых-престарых сооружениях из дикого камня, невесть кем и когда построенных… Опять же, береговые жители охотно покупали баранину и сыр либо меняли на свежую рыбу. Так и жили годами бок о бок…
И, должна сказать, жили не бедно. Стоило нам явиться, на стол живо выставили рыбу жареную, вареную, копченую и соленую, густой суп из водорослей и моллюсков, рассыпчатую кашу, дичь и ту самую баранину, овечий и козий сыр, свежий хлеб и даже кое-какую выпивку.
– Чем богаты, – прогудел старейшина, мощный кряжистый старик с роскошными белоснежными усами, свисавшими едва ли не до груди. – Не побрезгуйте угощением!
Клешнявый шепотом поведал, что когда-то тот был пастухом (это они носят такие усищи), но потом влюбился в девушку с побережья, сменил посох на рулевое весло и немало преуспел…
– Благодарствуем, – учтиво отозвался Рыжий, я кивнула, и наш маленький отряд, которому порядком опостылел подножный корм и сухари с солониной, набросился на еду.
Напиваться наш предводитель запретил настрого, поэтому пришлось мужчинам удовольствоваться кружкой-другой пива, ну а я рискнула попробовать местное ягодное вино и нашла его очень душистым и приятным на вкус, не хуже заморского, виноградного.
И я уж молчу о блаженстве, которое испытала, окунувшись в лохань с горячей водой! Мыться пришлось сидя, это все же была не громадная ванна во дворце, которую наполняло полтора десятка слуг и в которой в раннем детстве я училась плавать и играла с Аделин в кораблики… Однако после дороги, в которой и белье-то сменить – задача не из простых, это было просто изумительно!
Одежду мою забрали стирать, клятвенно пообещав высушить к утру, а пока я довольствовалась новым платьем какой-то из внучек старейшины.
Медда, тоже отмывшись, щеголяла роскошными каштановыми кудрями до пояса – в дороге она туго заплетала косу и убирала ее под замысловато повязанный платок, как принято в наших местах, чтобы не цеплялась за ветки, а теперь вот показалась во всей красе.
Должна сказать, если бы мельничиху приодеть, она затмила бы не одну знатную даму! Имелась в ней этакая тяжеловесная грация, а уж чувству собственного достоинства, с которым вела себя Медда, позавидовала бы и герцогиня! Уверена, у нее не было бы отбоя от кавалеров, невзирая даже на солидную комплекцию… а может, как раз благодаря ей, многие мужчины предпочитают дам в теле, а не худышек, которых и ухватить не за что!
– Госпожа, – постучал в дверь Клешнявый. – Я вам тут одну тетку привел, которая знает, как шонгорские тряпки на себя правильно наматывать. Ну и там… прочее всякое: как глаза малевать, какие цацки надевать… Пустите?
– Конечно, – отозвалась я. – А кто она такая? Откуда взялась?
– А! – словоохотливо сказал он. – Леата здешняя. Ну, не совсем, родилась она восточнее. Ее когда-то шонгори прихватили… озоровали они тут в те времена. Ну вот, поймали да продали у себя там… Она служанкой была у знатной дамы, так что разобралась, что да как, не извольте сомневаться!
– А как она снова здесь оказалась? – удивилась я. – Сбежала?
– Да нет, зачем… просто старовата стала по тамошним меркам, ее и продали снова. Сперва в домоправительницы, а потом ее… гхм… хозяин веселого дома из здешних купил, – объяснил Клешнявый. – Потому как настоящих шонгори поди найди, а поразвлечься с заморскими красавицами охотников много… Ну вот, он подбирал более-менее подходящих девиц, а там уж… Здесь подкрасили, тут подмазали, в покрывало завернули, золочеными подвесками трясти обучили – и готово дело. Очень Леата ему ко двору пришлась. Ну так она тоже не дура, давно уж выкупилась и теперь управляющей там служит…
– И как же ты ее сюда заманил?
– Не я, а командир, – ответил он. – Разве он не говорил? Ну да поди упомни обо всем… Так пустите ее?
– Пущу, – сказала я, – только прежде позови Рыжего. Мне ему кое-что сказать нужно.
– Ага, сей момент!
Рыжий не заставил себя ждать, пришел так скоро, словно за дверью поджидал, когда я его позову.
– Что такое? – весело спросил он. От него не пахло ни вином, ни пивом, и, вспомнила я, за ужином он пил только воду.
– Да вот… – произнесла я, впуская его в комнату. Тут и без того было тесно, а уж когда ко внушительной Медде добавился высоченный широкоплечий Рыжий, стало вовсе не повернуться. – Клешнявый говорит, тут есть какая-то женщина, которая разбирается в одежде шонгори.
– Имеется такая, зовется Леатой, – кивнул он.
– А еще он сказал, это ты ее нашел. Когда же ты успел? План ты изложил мне уже на том заброшенном постоялом дворе, и мне показалось, будто ты сочинил его на ходу!
