— Всякие знания есть, — супруг остервенело почесал нос, словно в него уже впился загробный комар, — одни в гроб толкают, другие из оного тянут. Ступай и разведай, а пистолеты у меня пока побудут.
— Сама же их отдала, — напомнила алатка. — Кто ж борова из морисских пистолетов бьет? Метлой бы его или лопатой.
— Не время нынче для бития. Хогберд нам ручным нужен и для дела. Дабы, в Гайифу возвернувшись, кое за чем приглядывал, а для того должен хитрован увериться, что если не в Талиге, то в Кагете ждет его домик с садиком да пенсион.
— Пусть лучше его Валме купит, — предложила Матильда. — Дело как раз по нему!
— Вьюнош сей без нас знает, что ему покупать и когда. Был бы нужен боров, купил бы борова, а он его тебе привез. Может, пойдешь уже? А как вернешься, мы… делами богоугодными призаймемся?
— Как вернусь — выпью, — пригрозила принцесса, но встала. Дом, где устроились они с Бонифацием, принадлежал гоганскому негоцианту. Пускать иноверцев в монастырские стены было бы для монахов слишком, но и торговлей поступиться святые отцы не могли. В итоге какой-то достославный возжаждал горного воздуха и отстроился возле самой обители! Разумеется, он ничего не покупал, ничего не продавал, а путешествующих соплеменников пускал исключительно из человеколюбия, в котором не уступал благочестивым соседям. Принять гостей самого казара гоган счел за величайшую честь, Бонифаций же свою нелюбовь к еретикам на иноверцев не распространял, так что довольны были все.
Молчаливый рыженький юноша, чем-то напоминавший брошенную в Алате Мэллицу, провел гостью во внутренний двор, где журчал фонтанчик и сидел Хогберд, при виде принцессы оторвавший от мраморной скамьи отнюдь не усохший зад. Без бороды поганец выглядел чуть младше и намного противней, а может, Матильда от него просто отвыкла. Предложи женщине кто-нибудь выбор — руку Хогберду для поцелуя или жабу за шиворот, у барона не осталось бы ни единого шанса, но жабу не предлагали. Матильда осклабилась и сунула барону лапу.
— Вы помолодели, — прошипела она. — Я с трудом вас узнала…
— Вы сняли эти слова с моего языка, — пропел поганец. — Ах, ваше высочество… Вы не возражаете, если я буду называть вас по-прежнему?
— Отнюдь нет! Мезальянс закрепляет за особой королевской крови девический титул. — Вот тебе, покойный Анэсти, вот вам всем, проглоты агарисские! — Я родилась принцессой Алати, я ею и умру.
— Это мудрое правило, — ничуть не смутился Хогберд. Еще бы, боров теперь был не бородатым талигойцем, но бритым гайифцем. — Но как же я счастлив…
О великом счастье пришлось слушать внимательно. Некогда Матильда уже прохлопала несомые потоком баронского красноречия важные вещи. На сей раз Хогберд расписывал свои неиссякаемые, но исключительно целомудренные чувства и благодарил Создателя и всех святых за чудесное спасение прекрасной принцессы и еще более чудесное ее появление здесь, на краю земли, среди монахов и козлов. Минут через десять стало ясно, что по делу барон первым не заговорит. Алатка собралась с духом и перевела взгляд с гревшейся на солнце очень приятной ящерицы на собеседника.
— Хватит, Хогберд, — велела она. — Я женщина, и я любопытна. Поведайте, как на краю земли оказались
— Увы, ваше высочество. — Хогберд печально улыбнулся, обладай он красой и молодостью Лисенка, это могло бы подействовать. — Я давно утратил право быть собой, иначе я не мог бы спасать тех немногих, кто мне дорог, и служить моему несчастному отечеству. Жизнь носила меня, как ветер носит осенние листья. Я менял города, я менял страны, я менял одежду и даже лицо, оставляя себе лишь имя, память и дело. Те, кому я помогал, принимали мою помощь со снисходительной улыбкой. Те, кому я служил, платили, с пренебрежением называя меня шпионом и наемником. Да, я шпион, я наемник, так что же? Пусть меня так называют, я к этому привык. Никто никогда не узнает, как одинок и темен мой путь… Моя судьба всегда носить маску, но как же она мне ненавистна! Иногда, чаще всего ночами, я мечтаю о том, как сорву изувечившую меня личину, и мир переменится вместе со мной. Исчезнут ложь, равнодушие, черствость, презрение к тем, кто не понят, кто не выставляет свои чувства и свои раны напоказ…
— Барон! — возопила принцесса, понимая, сколь прав был придержавший пистолеты Бонифаций, — Почему вы не приехали вместе со всеми в Талиг? Почему вас не утопили мориски? Как вы выбрались из Агариса?
— Я счел свой долг исполненным, — с кроткой печалью объяснил Хогберд. — Наш дорогой Альдо победил, его признавали короли и герцоги, его венчали на царство, а я был живым напоминанием об оскорбительном, не достойном величия прошлом. Так я думал тогда…
— С вашим опытом? — не выдержала принцесса. — С вашим чутьем? Не увидеть, что мой внук… вряд ли задержится на троне.
— Я ошибся, — развел короткопалыми руками барон. — Поддержка Эсперадора и помощь сопредельных держав дарили уверенность, тем более что я узнал о пленении Ворона. Не увидеть в этом перст судьбы было невозможно, и я сказал тем, кто полагал себя моими хозяевами: «Я устал, я ухожу».
Да, я имел право уйти, ведь справедливость восторжествовала. Меня отпустили, но без вас Агарис опустел… У меня имелись скромные сбережения, и я решил поселиться в предместье Паоны. Мой слуга — последнее, что у меня оставалось от родины, — последовал за мной. Я мечтал о покое, но пришли мориски, в столице стало тревожно, и я начал думать о переезде в провинцию. В начале лета меня нашел зять губернатора Ионики и предложил небольшую должность в канцелярии тестя. Не скрою, им нужен был человек, знающий Талиг и талигойцев. Так я оказался здесь.
