«Если им не смогут помешать и у твоей сбежавшей невесты всё получится… мы сможем пройти за ней. Этого и ждёт от нас Хозяин».
– Чего ждёт?
«Малыш, мир Хозяина намного больше, чем ты можешь себе представить! Мир, наполненный вечным солнцем юности».
– Не пудри мне мозги.
«Если у твоей невесты всё получится, то в самом тонком месте появится брешь. И мы уйдём за ней, понимаешь? Мы пройдём сквозь туман».
От воодушевления Шатуна, похожего на опьянение эйфорией, голова Юрия Новикова неприятно закружилась. Но ведь он прав! Это, а не что-то ещё их золотая мечта. Только головокружение вызвало прилив тошноты.
«Терпи, партнёр: ад – это другие. Не предполагал, что придётся пережить это буквально?»
На подобное Юрий не стал даже отвечать, его озаботил другой вопрос. Все эти позёрские сентенции Шатуна воздействуют, приводя их в восторг, на слабые умы типа Колюни-Волнореза. Шатун в голове Юрия усмехнулся, но молчал. Наконец Юрий Новиков сказал:
– Ясно, будем загребать жар чужими руками.
«Типа того».
– Неплохо. Очень неплохо. Почему бы тогда нам не помочь им?
«О, Бог мой! – застонал Шатун. – Как же ты можешь иногда всё испортить, малыш. Почему бы нам не вступить в один пионерский отряд? Стать братьями-скаутами?! Всем пережениться и прожить долго и счастливо до конца дней?»
– Ну-ну…
«Равновесие, друг мой. Для гидов и Университета ты – яд. Хуже тех, кто сейчас пытается им помешать. Заразная гангрена, которую надо удалить».
– Понятно… Но ведь бывают симбиозы, временные союзы?
«В этом случае – исключено. Я был по обе стороны. Поверь мне».
Юрий помолчал, раздумывая, поморщился:
– Хорошо. Что я должен сделать?
«Должен быть готов, когда это понадобится. А для этого… Поднимайся на палубу, отбрось, наконец, все сомнения. И ещё кое-что…» – Шатун усмехнулся.
– О чём ты, громила? – Юрий почувствовал прилив бодрости. Ему действительно пора наверх, на палубу, к солнцу.
«Не удивляйся, если Хозяин станет обращаться к тебе “товарищ Шатун”».
Нил-Сонов лежал на казённой койке, слегка прикрыв глаза, и чувствовал, что прелый запах внутри помещения карцера так до конца и не выветрился. Здесь давно никого не держали: Петропавлу удалось наладить жизнь в Университете, и к заключению под стражу в течение уже многих лет просто не приходилось прибегать. Правонарушителям предлагалось либо соблюдать закон, либо – изгнание. И сейчас он, Нил- Сонов, – единственный здесь узник.
Сегодня выдался на удивление красный, кровавый, почти зловещий закат. Мелани сказала бы, что это дурной знак. И Кондрат, самый могучий, физически сильный из всех известных ему гидов, с лёгкостью согласился бы с ней. Нил-Сонов улыбнулся: сам он не верил в дурные предзнаменования, но…
– Лодка, – тихо и словно бы нехотя обронил Нил. – То, о чём забыли.
Действительно, поверишь в дурные знаки.
Хайтек всё же позволил Мелани и Кондрату свидание с ним, но только в своём личном присутствии, сразу оговорившись – при малейшем подозрении в передаче какой-либо информации или попытке сговора свидание тут же прекратится. Выяснилось, что Петропавел в крайне тяжёлом состоянии доставлен в лазарет, ничего утешительного врачи пока сказать не могут. Картинка, анамнез его болезни, похожа на ту, как если бы Глава гидов подвергся серьёзному нападению тумана и не принял защитных мер, только все присутствующие на утреннем сеансе гипноза видели, что это не так.
– Охрану выставили? – обеспокоенно спросил Нил.
– Конечно, – тут же заверила Мелани. – И большую часть времени я нахожусь при нём.
– Этого мало! – возразил Нил. – Я хочу, чтобы ты была там постоянно.
Хайтек вскинул брови, но от комментариев всё же решил воздержаться.
– Я поняла, – сказала Мелани и печально улыбнулась.
Нил-Сонов и сам смутился. Они говорили так, словно всё по-прежнему и он их командир, словно этого кошмарного, всё меняющего сеанса гипноза не было. Пытались, но давалось это всё сложнее.
Говорили дальше. Выяснилось, что в связи с произошедшим утром в Университете введено чрезвычайное положение. А также создана специальная смешанная комиссия из гидов и учёных для расследования по открывшимся новым обстоятельствам. И при всём отсутствии симпатии к Хайтеку Нил-Сонов признал его действия разумными.
И что-то висело в воздухе, как марево недоверия, которое тяжелело с каждой минутой. Надо было что-то делать, требовалось немедленно поговорить,
