составил посуду на столик у одного из окон, разлил чай по чашкам и покинул комнату, напоследок бросив на Матушку испытующий взгляд.
— Итак, — произнесла незнакомка, изящно удерживая чашечку и дуя на горячий напиток, — зачем тебе понадобилась встреча с архимагистром? И что ты хотела сделать при помощи… — она кивнула на сверток, который Бруни так и не выпустила из рук, — …этого?
Матушка качнула головой.
— Простите, госпожа, боюсь, мне поможет только архимагистр. Я была сегодня во всех магических Домах, и ни один из магистров не смог решить мою проблему.
— Интересные, однако, проблемы у владелиц трактиров, — заметила незнакомка и резко поставила чашку на блюдце. — Ты хотела видеть меня — рассказывай!
— А… — сказала Бруни, догадавшись о том, кого видит перед собой. — Вы… Э-э-э… Ой!
— Ох, эх, ух и ах, — глубокомысленно добавила синеглазка. — Что там еще у нас есть? Хоп, гномье «хусним» и эльфийское «идэн-на-хой»! Девочка, я трачу на тебя свое личное время, понимаешь?
— Понимаю, — покраснела Бруни, — простите меня. Я…
И она, уже в который раз за этот день, рассказала о проклятии все, что знала. Синеглазая архимагистр слушала молча, качала ногой, затянутой в изящно сшитый сапожок, иногда принималась гонять под потолком магических светлячков или смотрела в сторону моря, и тогда ее глаза, как и оно, полнились тьмой.
— Я отдам чешую, если вы мне поможете его спасти, — тихо сказала Матушка в довершение рассказа. — Подарю.
Архимагистр взяла чешую в руки. Положив на одну ладонь, накрыла другой и опустила веки, будто прислушивалась к безмолвному голосу, поющему чудесные песни. На ее розовых губах расцвела восхищенная улыбка.
— Откуда это у тебя? — поинтересовалась она, открыв глаза и пристально глядя на Бруни.
Матушка сморгнула: ей показалось, что зрачки собеседницы светятся в полумраке комнаты.
— Это подарок друга. На день рождения.
— От чистого сердца! — заметила архимагистр.
Напоследок пробежав тонкими пальцами по гладкому бочку чешуи, с сожалением завернула ее в ткань и… положила сверток на колени Матушке.
— Значит, тебя зовут Бруни… А меня — Ники, — неожиданно сказала она. — Ники Никорин. Как и в тебе, во мне нет ни капли благородной крови, а мой отец ходил под парусом обычным матросом и сгинул в море, когда мне было пять. Называй меня просто Ники, договорились?
— Договорились… Ники, — кивнула Матушка. У нее прихватило сердце — оттого, что сверток вернулся к ней.
— Твоя плата щедра, но не для этого случая, — заметила архимагистр Никорин и, встав, подошла к самому стеклу. Прижалась к нему лбом.
Бруни с болью смотрела ей вслед. Ей и своей последней надежде.
— Не сверли меня взглядом, — не оборачиваясь, сказала Ники. — Ты разрываешь мне сердце. Я пытаюсь вспомнить одну забытую легенду… Знаешь, — порывисто обернулась она через несколько минут, — коли Пресветлая будет благосклонна к тебе, найдется тот, кто сумеет помочь!
Матушка резко встала, шагнула вперед. В глазах ее стояли слезы.
— Что я должна делать?
— Отправляйся домой. Поздно уже. А завтра навести того, кто подарил тебе чешую. Он добр и благороден, а это уже чудо в наш жестокий век.
— А потом? — враз пересохшими губами спросила Бруни.
Ники Никорин пожала плечами.
— А потом все — на милость Индари… Боги любят горячие сердца и чистые помыслы! И терпеть не могут гордецов. Теперь — уходи.
Она щелкнула пальцами, и в магическом вихре, подхватившем Матушку, та расслышала затихающее:
— Брут, запечатывай башню!
Опомнилась Бруни за порогом от холодного ветра, пощечиной хлестнувшего по мокрым от слез щекам. Луна скрылась за облаками, вокруг башни было светло, как днем, но в переулках вовсю веселилась тьма, пугая слабые огни магических фонарей и тряся страшными тенями в подворотнях.
Запрятав сверток в сумочку и поплотнее запахнув плащ, Матушка поспешила домой, представляя, какую выволочку ей устроит переволновавшийся Пип из-за позднего возвращения.
Она добежала до площади Мастеровых так быстро, будто на крыльях летела: ее подгонял усиливающийся ветер и страх перед темнотой, залившей чернилами улицы Вишенрога.
Из открытой двери трактира пахнуло жаром, дымком и лесными ягодами. Матушка шагнула через порог, скинула капюшон и застыла в восхищении. Пол перед зажженным камином был застелен медвежьей шкурой, которой в доме отродясь не бывало, а сам камин задрапирован шторами из комнаты Бруни. Справа лежал, склонив голову на лапы, волк-переросток, насмешливо блестел зелеными глазищами на Тучу Клози, не слишком целомудренно замотанную в шикарное красное покрывало, явно снятое с чьей-то кровати. Перед шкурой валялись небрежно брошенные алые шлепанцы с пушистыми помпонами, а рядом с ними застыл, опустившись на одно колено и поигрывая мышцами, красавец Марх, облаченный в одну лишь набедренную повязку. Судя
