радость одновременно. С тех пор, как за этим столиком сидели другие, она старалась не смотреть в его сторону, но не любоваться «Осенней феей» было невозможно. Люди приходили сюда целыми толпами. Столик «под Феей» очень быстро приобрел статус счастливого и стал пользоваться такой популярностью, что многие предлагали дополнительную плату, чтобы занять его. Общее мнение выразил однажды Томазо Пелеван, которому тоже довелось посидеть там с семьей за субботними вафлями:
— Вот возникла на душе тишь и радость! Так и хочется ею со всеми поделиться! Великий человек наш Висту! Истинно Богиней поцелованный!
У картины задерживались не только жители квартала. Разглядывали ее и знатные гости, и гвардейцы короля, все чаще столовавшиеся у Матушки Бруни. Некоторые из них даже изъявляли желание познакомиться с моделью. Бруни рассказывала о них Клозильде, купавшейся в лучах рухнувшей на нее славы, а та гоготала гигантской гусыней и решительно отказывалась от «интересных» предложений. «По первой скажу тебе, Матушка, — объясняла она, — если я к себе буду относиться с меньшей строгостью, чем к девкам своим, и стану играть непонятно с кем в чуйства — какая же я буду им защита и подмога, коли они оступятся и начнут шашни вертеть с клиентами? А второе — есть у меня сердешный друг, и так он велик, что никакой бла-ародный господин рядом с ним не сравнится!» В общем, благодаря всем этим событиям, посетителей в трактире стало больше, и Матушка всерьез задумывалась о еще одном помощнике.
— Ты уже думала, кого будешь набирать к «Другу»? — однажды вечером спросил ее Пип.
Они оказались на кухне вдвоем: сестры и Питер были в зале, Весь наверху зубрил военную историю, а Дрюня повел супругу в театру, на спектакль о какой-то поломойке, умудрившейся наступить на ногу принцу и тем самым поразить его в самое сердце.
— Как там дело поставишь?
— Рано еще! — лукаво улыбнулась Бруни.
— Ничего не рано, — повар тут же заворчал, будто сердитый кот, — надо спланировать так, чтобы без простою заработало!
— Шеф-поваром будешь ты, — не моргнув глазом, ответила Матушка, которая, конечно же, все обдумала тысячу раз, — а я — хозяйкой. Девушек- служек наберем новых — молоденьких, чистеньких и хорошеньких. И тебе в помощь трех поварят — одного подмастерья и двух учеников.
— А здесь кто останется? — удивился повар.
— За повара — Питер, — твердо сказала Бруни. — Я вижу, как он от души готовит, прямо светится весь, когда у плиты встает. Ежели что, Ровен ему поможет, она же у нас с тобой нахваталась столько, что могла бы и сама кашеварить. Только она это дело не любит — ей бы порядок держать, денежки считать и забуянивших ребятушек воспитывать. А значит…
— …быть ей тут хозяйкой! — довершил Пип и хмыкнул: — Ловко ты все придумала! Хотя, конечно, время покажет, как оно будет.
Матушка покивала и вышла в зал. Рассеянно обежала глазами немногих гостей — время уже было позднее. Еще немного — и закрываться.
Время…
Люди говорят, оно лечит… Только неправда это.
Дверь распахнулась, впуская троих посетителей в темных плащах с капюшонами, скрывавшими лица. Они были высоки ростом и широкоплечи, будто братья-близнецы. Остановившись на пороге, тот, что шел первым, неторопливо огляделся и направился прямиком к только что освободившемуся столику «Под Феей». Уходивший оттуда мастер церемонно кивнул Матушке. Она улыбнулась в ответ и поспешила забрать плату и посуду со стола. На Ровенну можно было не надеяться — богатством и знатностью от пришедших несло за версту.
— Добрых улыбок и теплых объятий, господа, — в широкие спины сказала Бруни. — Позвольте, я уберу здесь, прежде чем вы сядете?
Два последних, как по команде, обернулись и застыли перед растерянно остановившейся хозяйкой, не пуская ее дальше. Она разглядывала их одинаково тяжелые подбородки и думала, что у людей с такими челюстями обязательно должен быть хороший аппетит.
— Пусть уберет, — послышался негромкий голос третьего. Он уже сел за стол — спиной к залу.
Сопровождающие расступились, и Матушка смогла подойти к столу. Быстро похватала грязную посуду, передала подошедшей Ровенне, приняла от ее сестры традиционную кружку с морсом и тарелку с сухариками.
— Традиция?! — полувопросом-полуутверждением отметил гость и резким, повелительным жестом показал: — Сядь!
Бруни села напротив. Незнакомец рассматривал картину. Задумчиво нащупал сухарик, сгрыз в мгновение ока и взялся за второй.
— Если вы желаете отужинать, я могу предложить… — сказала Матушка.
— Тс-с-с! — гость прижал палец к губам. — Дева, изображающая Фею, дивно габаритна и чудесно хороша, краски — великолепно подобраны. Здесь чувствуется рука истинного мастера, но я не помню подобной манеры письма среди корифеев. Откуда у тебя это?
— Подарок друга, — пояснила Бруни, — мастера Висту Вистуна, главы Гильдии гончаров.
— Сколько ты хочешь за картину?
Посетитель впервые посмотрел на нее, и она почувствовала себя не в своей тарелке, однако ответила:
— Прошу меня простить, но картина не продается.
Незнакомец откинул капюшон, и Бруни — ни жива ни мертва, — узнала его величество Редьярда Третьего.
— Сколько? — веско спросил он. Бледность и испуганный вид собеседницы не укрылись от его взгляда. Он постучал пальцами по столу и добавил: — Я
