Мерлина.
— Не то чтобы я хоть на миг поверил в такой вздор, — сказал Юрген, — но будет забавно посмотреть, что из этого выйдет, и несправедливо отрицать даже вздор без честного испытания.
А вскоре он заметил загорелого жилистого малого, сидящего на берегу ручья, болтающего ногами в воде и извлекающего музыкальные звуки из свирели, сделанной из семи тростников различной длины. Юрген показал ему, как было предписано, фигурку, которую дал ему Мерлин. Человек сделал своеобразный жест и встал. Юрген увидел, что ноги у этого человека довольно необычны.
Юрген низко поклонился и сказал, как велел Мерлин:
— Хвала тебе, властелин двух истин! Я пришел к тебе, о мудрейший, дабы научиться твоей тайне. Я узнал бы тебя и узнал бы сорок двух могущественных, что пребывают вместе с тобой в чертоге двух истин, каждый день питаются грешниками и пьют нечистую кровь. Я узнал бы тебя по тому, кто ты такой.
Загорелый мужчина ответил:
— Я есмь все, что было и будет. Еще никогда ни один смертный не был в силах открыть, кто я такой.
Затем этот загорелый мужчина провел Юргена на поляну в глубине леса.
— Мерлин не смеет прийти сам, — заметил загорелый, — потому что Мерлин мудр. Но ты — поэт… Посему вскоре забудешь то, что собираешься увидеть, или, на худой конец, расскажешь об этом какую — нибудь приятную ложь, в частности, самому себе.
— Не знаю, — ответил Юрген, — но я готов отведать любой напиток. Что ты собираешься мне показать? Загорелый ответил:
— Все.
Уже близился вечер, когда они ушли с поляны. Было темно, поскольку начиналась буря. Загорелый человек улыбался, а Юргена колотило.
— Это неправда, — заявил Юрген. — Ты показал мне уйму всякого вздора. Это помешательство так называемого выродившегося Реалиста. Это колдовство, ребячество и отвратительное кощунство. Одним словом, это нечто, во что я верить не хочу. Тебе должно быть стыдно!
— Даже при этом ты мне веришь, Юрген.
— Я верю, что ты честный человек и что я твой кузен: вот тебе еще две лжи.
Загорелый человек, по — прежнему улыбаясь, сказал:
— Да, ты, несомненно, поэт, тот, который взял на время одежду моего кузена. Ты ушел с поляны и от моей беспристрастности таким же здравомыслящим, каким и пришел. Это, разумеется, не говорит многого в похвалу здравомыслия поэта. Но Мерлин бы умер, и Мерлин умер бы без сожаления, если б увидел то, что увидел ты, потому что Мерлин воспринимает все разумом.
— Факты! Здравомыслие! Да еще разум! — разозлился Юрген. — Что за вздор ты несешь! Если б в твоем дурацком кукольном театре была хоть чуточка правды, этот мир времени, пространства и сознания стал бы пузырем — пузырем, содержащим в себе солнце, луну и далекие звезды, и все же лишь пузырем в забродившем пойле! Мне нужно пойти очистить свою голову от всей этой гадости. Ты хотел бы, чтоб я поверил, что люди, все люди, которые когда — либо жили или будут жить на свете, включая меня, совершенно неважны! Что ж, в любом таком мироустройстве не было бы никакой справедливости, нигде не было бы справедливости!
— Это сердит тебя, не так ли? Это порой сердит меня, даже меня, который по воле Кощея один неизменен.
— Я ничего не знаю о твоем непостоянстве, но придерживаюсь собственного мнения о твоей правдивости, — сказал Юрген, находясь из — за всего этого на грани истерики. — Да, если б ложь могла душить людей, эта шершавая глотка определенно была бы воспалена.
Тут загорелый малый топнул ногой, и удар подошвой по мху вызвал новый шум, какого Юрген никогда не слышал: ибо шум, казалось, раздавался со всех сторон, поначалу так, словно в лесу каждый листок тихонечко, но безудержно хохотал. А затем этот шум разросся за счет веселья более крупных существ, и этим шумом играло эхо до тех пор, пока отзвуки отовсюду не стали напоминать раскаты грома. Земля двигалась под ногами так, как у зверя, раздраженного мухами, подергивается кожа. Юрген заметил еще одну необычайную вещь, а именно то, что деревья вокруг поляны искривили и изогнули стволы и поэтому наклонились так, как под действием жара наклоняются свечи, и опустили верхушки крон к ногам загорелого человека. А его внешний вид, пока он стоял на месте, ужасным образом изменялся в постоянном бронзовом сверкании среди нависших туч, при повсеместном содрогании и смехе, в этом лесу, кланяющемся до земли.
— Ответствуй, ты, кто болтает о справедливости! А что если б я тебя сейчас убил, — спросил загорелый человек, — будучи таким, какой я есмь?
— Тогда убей меня! — сказал Юрген с закрытыми глазами, так как ему вообще не нравился внешний вид всего окружающего. — Да, ты можешь меня убить, если хочешь, но не в твоих силах заставить меня поверить, что нигде нет справедливости и что я неважен. Мне хочется, чтоб ты понял, что я чудовищно умный малый. Что касается тебя, ты либо обман чувств, либо бог, либо выродившийся Реалист. Но кем бы ты ни был, ты солгал мне, и я знаю, что ты солгал, и не поверю в незначительность Юргена.
Послышался пронизывающий холодом шепот загорелого человека:
— Бедный дурак! Дрожащий, жестоковыйный дурак! Разве ты минуту назад не видел того, чего никогда не сможешь полностью забыть?
— Тем не менее я думаю, что во мне есть нечто непреходящее. Я скован трусостью, ослаблен жуткими воспоминаниями и искалечен древней
