— …Более того, позволю себе повторить, моя дорогая, что даже если этот Ба Мендесский — твой кузен, мне до глубины души неудобно встречаться в обществе с козлом на три четверти…
— Но, Юрген, я же, понятное дело, должна приглашать плодовитого Ба на пиры Саков…
— Даже при этом, моя милая, рассылая приглашения, хозяйка может справедливо надеяться, что ее гости не будут вести себя, как животные. Мне часто хочется, чтобы такая простая, обычная вежливость более строго соблюдалась Ба, Гортаном, Фрикко, Булем, Ваал — Фегором и всеми остальными кузенами, которые посещают тебя в подобном зоологически беспорядочном виде. Это показывает определенное отсутствие уважения к тебе, моя дорогая.
— Но, Юрген, это же все в кругу семьи…
— Кроме того, они же не умеют поддержать разговор. Просто мычат — или щебечут, или блеют, или мяукают, в соответствии со своим воплощением, — о невыразимых таинствах и чудовищных удовольствиях. До тех пор, пока их слабоумие не доводит меня до предела добродетельности.
— Если бы ты был более практичен, Юрген, ты бы осознал, что за каждого великолепно говорит настоящая заинтересованность своим делом…
— А твои родственницы просто раздражают своим вечным нашептыванием загадок, своими ущербными месяцами, мистическими розами, меняющими цвет и требующими постоянного ухода, своей жалкой верой в то, что у меня есть время валять с ними дурака.
И вся эта свора занимается символизмом до тех пор, пока дом решительно не захламляется ашерами, гребнями, фаллосами, лингами, йони, аргами, пуллеярами, талисами и не знаю какими еще идиотскими безделушками, на которые я постоянно наступаю!
— Какая из этих шалуний лебезила перед тобой? — спросила Анайтида, сверкнув глазами.
— Ох — хо — хо! Многие из твоих кузин достаточно соблазнительны…
— Я знала! Но не думай, что ты водил меня за нос!..
— Дорогая моя, пожалуйста, рассуди сама! Будь по отношению к этому благоразумна! Твои гостьи в настоящее время — Сехмет в образе львицы, Ио, воплощенная в корову, Хекет в облике лягушки, Деркето в виде стерляди, и — о да! — Таурт в виде бегемотихи. Я оставляю на твоей совести, милая Анайтида, то, что такая прелестная мифическая личность, как ты, может ревновать к дамам с подобными вкусами в одежде.
— И я прекрасно знаю, кто она! Это та ефесская потаскуха! Я несколько раз отмечала ее подозрительное поведение. Отлично! В самом деле, отлично! Тем не менее у меня для нее когда — нибудь найдется пара ласковых слов, и чем быстрее она уберется из моего дома, тем лучше, скажу тебе абсолютно честно. А что касается тебя, Юрген!..
— Но, моя милая Лиза!..
— Как ты меня назвал! «Лиза» никогда не было моим эпитетом. Почему ты называешь меня Лизой?
— Это оговорка, моя крошка, невольная, но далеко не неестественная ассоциация. Что же касается Дианы Ефесской, то она напоминает мне одушевленную сосновую шишку, усыпанную всеми этими грудями, и могу тебя уверить, что у тебя нет особого повода к ней ревновать. Я же говорил о мифических женских существах вообще. Конечно, они мне все строят глазки: я ничего не могу поделать, а ты должна была это предчувствовать, когда выбирала себе такого привлекательного супруга. Какое значение имеют эти бедные влюбленные создания, когда мое сердце принадлежит тебе?
— Я беспокоюсь не о твоем сердце, Юрген, так как считаю, что его у тебя нет. Да, ты вполне преуспел в доведении меня до безумия, если только для тебя это хоть какое — то успокоение. Однако давай не будем об этом больше. Сейчас мне необходимо отправиться в Армению для участия в оплакивании Таммуза. Люди просто не поймут, если я не явлюсь на столь важную оргию. И я не столько извлеку из этой поездки какую — то выгоду, сколько мне нужна смена обстановки, потому что, не говоря уж о твоем знаменитом сердце, ты всегда готов к двойной игре, и не знаю, в какие еще неприятности ты можешь себя втянуть. Юрген рассмеялся и поцеловал ее.
— Отправляйся и исполняй свой религиозный долг, дорогая, в полную меру. А я обещаю тебе, что запрусь в библиотеке до твоего возвращения.
Так Юрген жил среди отпрысков языческой извращенности и приспосабливался к их обычаям. Они заявляли, что смерть — конец всему навсегда, а жизнь — коротка. Ибо, сколько недолгих лет проживут люди и насколько быстротечен этот самый утонченный и отталкивающий природный миф, разъяснялось Филологами. Так что мудрец и равным образом все предвидящее мифическое существо получит сполна удовольствий, пока еще есть время получить что угодно, и не внесет ни малейшего залога за желание и пыл задавать вопросы.
— Но в полную меру! — сказал Юрген и послушно увенчал себя гирляндой из роз, выпил вина и поцеловал Анайтиду. Когда пир Саков был в полном разгаре, он шепнул Анайтиде: — Я вернусь через минуту, дорогая, — и она мило нахмурилась, когда он тихонько соскользнул с обеденного ложа из слоновой кости и пошел, подозрительно пошатываясь, в библиотеку. Она знала, что у Юргена нет намерения возвращаться; и она приходила в отчаяние из — за выбранного им положения в общественной жизни Кокаиня, на которое он имел право из — за своего титула принца — консорта не меньше, чем из — за своих личностных данных. Анайтида, в действительности, думала, что при своих природных дарованиях ее Юрген не имел веской причины завидовать даже, скажем, такому главному фавориту, как Приап, исходя из того, что знала о них обоих все что нужно.
Поэтому Юрген чтил обычай.
— Поскольку эти непристойные мифические существа, возможно, правы, — говорил Юрген, — и я, несомненно, не могу зайти так далеко и сказать
