— На это и рассчитывают!
Я вскинул «Фатр-Рашди».
«Гром заката» рыкнул сдвоенным выстрелом. Пули ушли в дым. С двух рук выпалил Майтус. Грохот нестройной револьверной стрельбы взвился к небу.
Голем появился неожиданно.
Даже для меня, вполне к этому готового.
Громадная фигура, развернувшись, шагнула не к хлипкому забору, она шагнула прямо на нас.
— В стороны!
Свалив Майтуса, я вместе с ним откатился от ворот к дороге.
Мелькнуло незнакомое испуганное лицо. Кто-то перелетел через мою голову. В метре справа погрузился в лопухи Сагадеев.
— А-а-а!
Каменная нога ударила в землю, снеся целую секцию забора вместе с кованой воротиной. Прозекторский стол рассек воздух. Только кому в него было стрелять? Некому.
Как зачарованный я смотрел на спускающиеся на грудь голема веревки, на продетую в эти веревку доску, на сидящих на ней «козырей» и спеленутый труп Лобацкого.
Они, покачиваясь, проплыли в вышине, а голем, поддев и отправив полицейскую карету вместе со смирными лошадками с дороги в кювет, тяжело зашагал прочь.
Как и ожидалось, поспешный залп пехоты не причинил ему вреда. «Козырям», думается, тоже.
Ах, как устроились! Впервые я видел голема, используемого под пассажиров.
Кто-то кричал. Ржала придавленная каретой лошадь. Из здания морга выбежал окровавленный полицейский.
Рот его раскрывался, но при этом не слышалось ни звука.
— За ним! За ним! — орал из лопухов Сагадеев. — Ах, карета! — сокрушался он. — Надо было отогнать! За ним!
Голем отмахивал метры.
Полицейские бежали следом. Майтус помог мне встать, и я заковылял вдогон поредевшей цепочке зеленых мундиров.
— Стой!
— Именем государя-императора!
Пыль вздымалась из-под сапог. Пыхали выстрелы.
Морг отдалился. Слева, в прозрачном осиннике, открылось кладбище с поминальным приходом. Справа впереди на взгорке скособочился полуразвалившийся домишко.
Голем, проломив хлипкую ограду, тяжело двинулся туда, потоптал чахлый огород, каменная голова его завиднелась над низкой крышей.
— Уходят!
Сбоку от меня возник Тимаков.
Оскаленный, грязный, в порванном мундире. На ходу он пытался расстегнуться, но пальцы соскальзывали с пуговиц.
— Вижу, — мрачно сказал я.
— Да что ж ты!.. — Раздался треск. Тимаков с отвращением выдрался из мундира. — Голем же долго не живет, так?
— Да он, похоже, уже.
Я кивнул на неподвижную големовскую голову.
— И что? — приостановился Тимаков.
— И все, — сказал я.
Подтверждая мои слова, от развалюхи донеслось ржание. Полицейская цепь дрогнула, распадаясь. Отдельные городовые, у кого сил было побольше, рванули по взгорку вверх. За ними устремилась пехота. Но и я, и Тимаков видели, что это бесполезно — темно-зеленые фигурки не успевали, а уж серые — и подавно. Сорок шагов, тридцать…
Пехотный поручик и вовсе махнул рукой.
Мне то ли показалось, то ли действительно у избы мелькнул угол пролетки, издевательски блеснул металлом на солнце.
Мы пошли тише.
Тимаков, кривясь, осмотрел револьвер, потом спрятал его в кобуру.
— Как думаете, — спросил я его, — куда они сейчас покатят?
— С трупом-то? — он, щурясь, глянул на небо. — А куда угодно. Могут в Гуляй-ряды, могут на Жирновку. Могут вообще к Городскому Собранию, там экипажей много, чтоб затеряться…
