Как только он завернул за угол, напоролся на мою саблю. Я снизу вверх ударил его в живот. В грудь противника в боевых условиях лучше не бить – там может оказаться кольчуга или байдана. Шея, руки, живот – мишени в схватке.
Татарин икнул и завалился на меня. Отбросив его в сторону, я вернулся обратно в город.
Со стороны крепости раздался шум, звон оружия, пушечная пальба. Не иначе татары на штурм пошли.
Отойдя подальше, я зашел в пустой дом и прямо как был – в одежде и сапогах – улегся на кровать. Ночью татары не воюют, все равно займут дома на ночлег.
Шло время, звуки штурма стали стихать. Отбили, крепость им не взять – я ее видел изнутри, – если только не притащат тяжелые осадные орудия. Только это нереально. Осадные пушки очень тяжелы, их везут в разобранном виде, по частям, очень медленно. Если бы они еле тащились, их бы давно засекли. Судя по тому, что горожане не все успели уйти под защиту крепостных стен, нападение было внезапным, быстрым, силами только конницы.
Может, не отлеживаться, взять языка да разговорить его? Пожалуй, так и сделаю, все воеводе – Хабару Симскому – помощь.
Я выглянул из окна – по другой стороне улицы шли двое татар. Их выход в город был успешным – за плечами у каждого набитые переметные сумы. Я до половины высунулся из окна, чтобы они увидели мой шлем-мисюрку и халат, призывно махнул рукой:
– Эй!
Татары увидели меня и рванули в дом. Дурачки подумали, что в доме столько добра, что мне одному не унести – решил поделиться.
Как только оба прошли в дверь, я сделал шаг вперед, так как прятался сбоку, за самой дверью, и уколом саблей в спину убил заднего. Сумки его с грохотом упали на пол. Второй обернулся и в недоумении застыл. Окровавленный клинок моей сабли касался его шеи.
– Бросай сумку! – Татарин сбросил сумки на деревянный пол. Он еще не понял – только что звали за добром, и вдруг товарищ его убит, а у горла – сабля. – По-русски понимаешь?
Отрицательно мотает головой. Ничего, у меня ты не только по-русски – по-китайски заговоришь. Есть у меня такой дар – языки развязывать, и все пленные становятся полиглотами.
– Не понимаешь, значит?
Резким взмахом сабли я снял с руки мышцы вместе с рукавом халата. Татарин завизжал. Я приставил клинок к горлу. Визг утих.
– Ну, так что, говорить будешь?
– Мала-мала понимай.
– Сколько сабель у татар?
В ответ татарин показал четыре пальца.
– Четыре тысячи?
– Нет – не знаю, как сказать по-русски: темника четыре и хан.
Ни фига себе. Темник – это как командир дивизии, у темника десять тысяч сабель, и без компьютера можно посчитать – сорок тысяч всего.
– Кто хан?
– Какой? С нами еще ногайцы, много!
– Сколько много?
– Два темника.
Час от часу не легче. Это значит – еще двадцать тысяч.
– Кто ваш хан, откуда вы?
– Из Казани, хан Мухаммед-Амин.
Что-то начало проясняться.
– Пушки есть?
Видно было, что татарин не понял.
– Ну тюфяки, единороги – как там по-вашему? Наряд пушечный?
До татарина дошло.
– Нет, нет, мы без обоза. – Плотоядно осклабился: – Татары с обозом из набега идут, с добром да полоном.
Ярость на мгновение ослепила, рука дернулась, и татарин упал с разрезанной шеей, зажимая руками рану. Я ругал себя за вспышку гнева – не все узнал, что хотел, но хоть что-то.
Ох, тяжело Нижнему придется. В крепости не больше полутора тысяч человек дружины, пусть ополчение городское, малообученное – еще тысяча, пусть две наберется, стражники городские – человек полста, то да се, – в куче не более чем три тысячи, а басурман – шестьдесят тысяч. Пока одна их часть будет штурмовать крепость, другие будут отдыхать и город и окрестные деревушки – Ляхово, Гордеево, Ольгино, Ближнеконстантиново грабить. Да ту же Кузнечиху, где я бронь заказывал. Плохо, даже очень плохо. Сколько детей осиротеют, сколько в плен попадут, чтобы в голоде, побоях, непосильном труде погибнуть в рабстве.
