– У меня была любовница, человеческая женщина. Давно, еще до войны; мы воспринимали друг друга как экзотику, на том и сошлись, – невозмутимо пояснил он, предлагая мне локоть. Так рука об руку мы и двинулись к выходу. – Что до остальных вопросов, вынужден тебя разочаровать. Я не имею ничего против твоих штанов с сапогами, но – в пределах покоев. Я имею право пренебрегать общественными требованиями и вообще чем угодно, ты – пока нет. То же самое и с мужской одеждой; некоторые женщины позволяют себе такое, а ты сейчас не в том положении. То же и с оружием. Можешь тренироваться хоть целыми днями, но открыто носить – нет. Заведи себе кинжал и носи под одеждой, так будет спокойнее. Я доступно излагаю? – Муж бросил на меня изучающий взгляд.
– Более чем, – вздохнула я. Привыкнуть к этому будет трудно, но не невозможно. А все-таки чувствуется в нем армейская выучка, что ни говори; уважаю, когда человек может коротко и по существу сформулировать приказ. Да и не только приказ. Да и не только человек! – Обувь-то можно поменять? Хотя бы на тыбарские плетенки, а то эти дурацкие тапки так и норовят свалиться.
– Обувь можно, – милостиво разрешил он.
– Надо было сразу все объяснить, я бы уже вчера начала привыкать. А этот цвет – тоже какой-то хитрый ход для совета или я в самом деле могу не таскать радужные тряпки?
– Это мое тебе разрешение продолжать разговаривать и держаться так, как ты делаешь это сейчас, – усмехнулся Руамар. – Наши кошки – не бесправное имущество вроде тыбарских клуш, но право обсуждать с мужчинами на равных вопросы, которые считаются мужскими, надо доказать. Мне ты его доказала вчера, а для остальных хватит и моего слова. Ты, кстати, скоро с одной такой экстравагантной особой познакомишься.
– Кхм, – растерянно кашлянула я. – А ты, оказывается, редкий либерал и вольнодумец.
– Не без этого, – удовлетворенно хмыкнул он. – Но в данном конкретном случае это скорее практичность.
– Ах да, ты же говорил. Извлекаешь из женитьбы максимальную пользу, – улыбнулась я.
– Именно. А еще меня полностью устраивает твой характер, и я считаю, что ломать его – глупо. – Оборотень слегка пожал плечами. – Прибыли, – сообщил он, останавливаясь перед высокой двустворчатой дверью и делая сунувшемуся было открыть ее секретарю жест подождать. Что этот секретарь всю дорогу тенью следовал за нами, я заметила только сейчас. – Готова? – уточнил Руамар.
– Отрицательный ответ что-то изменит? – иронично поинтересовалась я, слегка растерявшись от такой заботы. – Погоди, последний вопрос; понимаю, что раньше надо было, но все-таки. Есть что-то, что мне необходимо знать о них заранее? – Я кивнула на дверь.
– Главное, помни, что ты сейчас – второе лицо в этой стране и они обязаны с тобой считаться. Ты справишься, – убежденно отмахнулся муж.
На этом месте он кивнул секретарю, и тот распахнул двери.
– Их императорские величества, – объявил он неожиданно спокойным и будничным тоном и посторонился, пропуская нас внутрь.
Перед предстоящим мероприятием я совершенно не волновалась, даже самой было немного странно. Казалось бы, я знала, что многие из этих нелюдей настроены ко мне не то что настороженно – враждебно, полжизни я с ними воевала, но не чувствовала не то что страха, даже обычного предсказуемого беспокойства. Как будто мне предстояло встретиться не с группой чуждых хищников, а с родными и привычными офицерами собственного полка.
Мое отношение к этой войне и оборотням в целом было довольно странным: у меня не получалось их ненавидеть. Казалось бы, они – агрессоры, из-за них половину своей жизни я провела в полевых лагерях, много раз имела возможность «безвременно почить», насмотрелась… всякого. Но возненавидеть так и не смогла. Кажется, я вообще была не способна на это чувство. Презрение, отвращение, обида, – да, было. А ненависть так и не пришла. Говорят, женщинам вообще тяжело научиться этому чувству. Я, конечно, женщина специфическая, но в этом отношении, наоборот, оказалась традиционна.
Все странности моей биографии и воспитания объяснялись довольно просто, хотя и неожиданно: отец слишком любил нас обоих, меня и брата, и почти ни в чем не мог нам отказать.
Мы с Александром – близнецы и до сих пор достоверно не знаем, почему нас одинаково назвали. Пока были маленькие, думали, для равновесия, чтобы никому не было обидно. В более позднем возрасте сложилась другая рабочая гипотеза. Наша мама была довольно слабой женщиной, роды – долгими и тяжелыми, и не исключено было, что никто из нас не выживет. По словам очевидцев, отец неотлучно сидел практически под дверью спальни. И когда все закончилось, связно мыслить он был уже не способен и сумел вспомнить только одно имя. Но это отретушированная версия. На самом же деле мы были почти уверены, что отец в попытке успокоиться, как это часто бывает с мужчинами, пил. А поскольку к рюмке особого пристрастия он не имел… в общем, результат ясен.
В раннем детстве нас с братом (благодаря нашим активным стараниям) постоянно путали. На лицо мы были одинаковыми, да еще я упрямо изыскивала способы избавиться от платья и переодеться в гораздо более удобные для жизни вещи, честно подброшенные братом. Мы были практически неразлучны, а воспитателям и учителям приходилось мириться; не спускать же с детей каждый раз штаны, чтобы определить! Да и императорскую чету – а различали нас только родители – каждый раз по такому поводу дергать было совестно.
Хорошо, что ведущим в нашем тандеме был именно Алекс, а то и смешно и страшно представить, чем бы все закончилось, таскай мы оба мои платья.
Разумеется, вечно такое продолжаться не могло – с возрастом и взрослением проворачивать подобные фокусы стало бы невозможно. Но умерла мама, и отец, тоскуя о ней и видя ее в нас, просто не мог нам ни в чем отказать, и мы уже с его одобрения учились вместе. Так я и начала получать образование,
