— Э-э-э, господин лейтенант, разве это проблема? У Германии есть средства доставить новое оружие куда угодно, — самодовольно усмехнулся бесноватый Адольф. — И наши враги скоро в этом убедятся.
Естественно, Голицын прекрасно понял, о чем идет речь — о цеппелинах и начиненных ипритом бомбах. На этом то немногое полезное, что можно было почерпнуть из болтовни ефрейтора, закончилось, и он завел дальше свою волынку. Поговорив о неполноценности славян, Адольф переключился на евреев, характеризуя их как настоящую духовную чуму, хуже той черной смерти, которой когда-то пугали народ.
Слушая его, можно было подумать только о том, что место этому уникуму в сумасшедшем доме…
— В сентябре 1907 года я оставил мать и перебрался в Вену в надежде стать художником, — рассказывал Адольф. — Но со мной приключалась классическая история.
— О чем вы, ефрейтор? — без всякого интереса, скорее машинально спросил Голицын.
— Я столкнулся с безграничной тупостью тех, кто решает судьбу человека. Меня совершенно не поняли как художника. Безмозглые профессора! — вскипел курьер. — Они были не в состоянии отличить талант от бездарности. Дважды я проваливался на экзаменах в Венскую академию изобразительных искусств. Причем заметьте, рядом со мной были полнейшие тупицы, рисунки которых и мазней-то трудно было назвать. И ничего — они проходили! Но таков уж удел многих художников — быть непонятыми посредственностями, среди которых они вынуждены жить.
«А парень скромностью не страдает, — веселился в душе поручик. — Ну, понятно — гений!»
— Мне пришлось зарабатывать на жизнь рисованием почтовых карточек и рекламных объявлений. Но ничего! Годы пребывания в Вене я рассматриваю как наиболее поучительные в моей жизни, — делился соображениями курьер. — Я много самосовершенствовался: читал, думал… Я возненавидел евреев, всех этих либеральных демократов и мещанское общество. Особое влияние на меня оказали сочинения фон Либенфельса, который утверждал, что будущий диктатор должен оберегать арийскую расу, порабощая или убивая недочеловеков.
У поручика вертелся на языке вопрос: уж не прочит ли себя этот клоун в будущие диктаторы, но задать его он не успел.
— Пост, — флегматично произнес шофер, до этого за всю дорогу не проронивший ни слова.
Голицын взглянул вперед — туда, где показалась полосатая будка. Уже был виден солдат, который опустил шлагбаум и подавал знаки остановиться.
В планы Голицына подобное не входило.
— Послушайте, ефрейтор, ведь комендант при нас распорядился, чтобы машину не задерживали, — напомнил он курьеру.
— Ну да… — задумчиво произнес тот.
— Теперь и я верю, что на вас напали агенты противника, — перешел с места в галоп поручик, действуя так, как подсказывала ему интуиция. — Вы что, не видите — они охотятся за пакетом. Это же ложный пост!
— Как это? — ошеломленно пробормотал курьер.
— Очень просто! Они надели нашу форму.
Пережившему одно нападение Адику не надо было долго объяснять. Его нервы снова пришли в расстройство. Ефрейтор похолодел.
«Дрожишь, придурок», — несмотря на остроту момента, не мог не посмеяться в душе поручик.
Водитель, уже сбросив скорость, вопросительно взглянул на курьера генштаба. Он тоже явно был в смятенных чувствах.
— Останавливаться нельзя, — завизжал Гитлер, — давите их!
Машина снесла шлагбаум, отлетевший с грохотом в сторону, и помчала по городку. Справа и слева замелькали улочки, дома, деревья.
— Отлично! — поощрял тевтонов Голицын. — Теперь нам важно оторваться от диверсантов.
Как быстро выяснилось, на посту не собирались мириться с проникновением в город машины.
— Сзади, — сдавленным голосом произнес водитель, глядя в зеркало заднего вида.
Голицын и Адик увидели, как из переулка вылетели пять кавалеристов. О серьезности их намерений свидетельствовало уже то, что один из них устрашающе вращал над головой саблей, а у второго в руке был пистолет. Раздался выстрел, второй…
— Что же делать? — заметался Гитлер. Его посеревшее от ужаса лицо с выступившими крупными каплями пота теперь мало походило на ту уверенную мину, которую еще несколько минут назад имел удовольствие лицезреть поручик.
Голицын, не отвечая, достал пистолет и стал целиться в одного из преследователей. Несмотря на то, что на ходу добиться идеального попадания в объект было непросто, после третьего выстрела один из нападавших выпал из седла. Но словно в ответ на стрельбу поручика к четырем оставшимся добавилось еще трое.
— Что делать?! — бесновался теряющий последние остатки самообладания курьер генштаба.
— За поворотом выпрыгивайте, — сквозь зубы процедил Голицын Адику, делая три выстрела, один за другим, в кавалеристов, чтобы те немного отстали.
— Что? Зачем?
— Вы уйдете с пакетом, а они будут преследовать меня, — терпеливо пояснил поручик. — Так мы их проведем.
— Но это же опасно!
— Ничего, на повороте скорость будет меньше. Гораздо опаснее будет, если вы попадете им в руки!
Машина неслась вперед, кавалеристы немного отстали. На улицах можно было видеть изумленных жителей, впервые созерцавших такую картину.
— Готовьтесь! Сейчас будет поворот! — прокричал поручик в ухо ефрейтору.
Чуть сбросив скорость, машина повернула направо. Адик, держась за дверцу, сделал отчаянный прыжок, пытаясь при приземлении удержаться на ногах. Естественно, ничего из этого не получилось. Героический курьер генштаба, едва коснувшись земли, кубарем покатился в придорожную канаву. Ночью прошел дождь, и бедный Адик угодил в яму с водой, подняв целый фонтан брызг. Глядя на Гитлера, Голицын не смог удержаться от смеха. Его план сработал. Офицер успел заметить, как подскакавшие к месту падения ефрейтора кавалеристы спешились и схватили визжащего, как свинья, Адольфа. Он вырывался, как мог, но где же ему было совладать с ними! Преследовать машину остался один всадник.
Голицын тщательно прицелился. В магазине оставалось всего два патрона. Выстрел. Еще один. Всадник покачнулся в седле, схватился за плечо и стал отставать.
— Мне что делать? — повернулся к поручику водитель.
— Притормози, когда я скажу.
Через пару поворотов Голицын вывалился из машины и, пригнувшись, исчез в переулке.
ГЛАВА 34
Кельнская площадь была заполнена народом. Война войной, а жизнь от этого не прекращается. Тем более что население свято верило в то, что им говорила пропаганда. А уж та старалась вовсю. Немцы уже прекрасно знали, что войну начали враждебные им от начала сотворения мира французы, англичане и русские. В школах детям на уроках популярно рассказывали о зверствах тех же русских, питающихся сырым человеческим мясом. Учителя не жалели красок, живописуя нечеловеческую жестокость «диких казаков». По словам преподавателя, стоило только русским захватить немецкий городок, как те, кто оставался в живых, быстро начинали завидовать мертвым.
Но кроме этого, население великой Германии было твердо уверено в том, что война длится последние месяцы, что вот-вот наступит желанный перелом в военных действиях и фронты стремительно поползут в глубь территории врага, а там и капитуляция сама придет. Ну, а в том, что военные действия не коснутся немецкой территории, — в этом вообще никто не сомневался.
Карнавалы на Масленицу проходят во многих немецких городах, особенно на Рейне. Но кельнский
