– Надо, надо убираться отсюда, – пробормотал Харфекс.
– А если я сдамся, – сказал Осден, словно размышляя вслух, – может, тогда мне удастся с ним связаться?
– Под «сдамся» ты подразумеваешь, – заметно волнуясь, осторожно заговорил Маннон, – насколько я тебя понял, отказ отсылать полученную эмоцию к ее источнику. То есть в данном случае, вместо того чтобы возвращать растительному существу его страх, попытаться абсорбировать его эмоцию. Но это либо убьет тебя на месте, либо отбросит обратно к твоему крайнему аутизму.
– Но почему? – удивился Осден. – Оно излучает неприятие. Но оно не обладает интеллектом, а я обладаю.
– У вас разные весовые категории. Разве способен мозг одного человека достичь взаимопонимания со столь огромным и чуждым разумом?
– Мозг одного человека способен постичь принцип строения Вселенной, – отпарировала Томико, – и выразить его одним словом – «любовь».
Маннон с удивлением смотрел на обоих, не зная, что ответить. Молчал и Харфекс.
– В лесу мне будет легче, – сказал Осден. – Кто-нибудь из вас полетит со мной?
– Когда?
– Теперь же. Пока никто не успел свихнуться и впасть в буйство.
– Я полечу, – сказала Томико, и одновременно с ней Харфекс заявил:
– Никто не полетит.
– Я не могу, – замялся Маннон. – Я… я боюсь. Я могу разбить вертолет.
– Надо взять с собой Эсквану. Если мне удастся выйти на связь, он может послужить нам медиумом.
– Координатор, вы одобряете план сенсора? – официальным тоном спросил Харфекс.
– Да.
– А я нет. Но полечу с вами.
– Думаю, мы это переживем, Харфекс. – Томико не отрывала глаз от лица Осдена. Эта белая уродливая маска преобразилась на глазах и сейчас притягивала ее взгляд выражением страстного нетерпения юного любовника, стремящегося на первое свидание.
Оллероо и Дженни Чонг, все еще пытающиеся отвлечься от своих страхов игрой в карты, вдруг разом затрещали, как перепуганные дети:
– Но эта тварь в лесу навалится на вас и…
– Что, боитесь темноты? – осклабился Осден.
– Но посмотрите на Эсквану, Порлока… Даже Аснанифоил…
– Вам оно не причинит никакого вреда. Это не более чем импульс, пробегающий между синапсами. Ветер, колышущий ветки. Страшный сон.
Спящего Эсквану погрузили на заднее сиденье, а Томико села за пульт управления. Харфекс и Осден молча смотрели на постепенно растущую на горизонте тонкую полоску леса, все еще отделенную от них милями и милями серой равнины.
Наконец они долетели до границы смены цвета, пересекли ее, и теперь под ними расстилалось темное, почти черное море листьев.
Томико стала выискивать место для приземления. Она спускалась все ниже и ниже, несмотря на то что все в ней противилось этому, несмотря на страстное желание улететь отсюда подальше. Здесь, в лесу, мощь излучения была намного сильнее. Людей то и дело пронизывали темные волны отторжения и неприятия. Впереди показалось светлое пятно: макушка холма, слегка возвышающаяся даже над самыми высокими из окружавших ее темных крон не-деревьев, корневых систем, частей одного целого. Томико направила вертолет туда. Но посадка прошла довольно плохо – пальцы скользили, словно были намазаны сухим мылом.
Лес сомкнулся вокруг – черный в ночной темноте.
Томико окончательно струсила и закрыла глаза. Эсквана застонал во сне. Харфекс дышал как паровоз, но даже не пошевелился, когда Осден, перегнувшись через него, распахнул дверь.
Эмпат встал; его спина и повязка на голове были едва различимы в свете приборных лампочек панели управления. Он перешагнул через Харфекса и замер на секунду в дверном проеме.
Томико затрясло. Она скорчилась в кресле, не в силах даже поднять голову.
– Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, – шептала она. – Нет. Нет. Нет.
Осден скользнул вниз и растворился в обступившем вертолет мраке. Ушел.
«Я иду!» – прогремел беззвучный голос.
Томико закричала. Харфекс поперхнулся; он попытался привстать, но снова упал в кресло и больше не двигался.
Томико в ужасе нырнула внутрь себя и сконцентрировалась на центре своего существа – слепом глазе живота. Снаружи был только страх, страх, страх.
И вдруг он исчез.
Она подняла голову. Медленно расцепила судорожно сведенные пальцы.
Потом села прямо. Ночь была очень темной, и над лесом горели звезды. И больше не было ничего.
