солома» приводила обычно к положительным результатам, если человек, конечно, не был полным идиотом.
— А вот я и вижу, что ты сам круглый дурак и уши у тебя холодные, — скороговоркой беззлобно пошутил Ярцев. — Ты сначала башкой-то своей хоть немного помозгуй, а потом уж и говори.
— А чего тут говорить? — продолжал ухмыляться Сивоконь.
— А то, что вещь эта хорошая и для нашего дела пригодная.
Ольга вдруг стала прислушиваться к разговору.
— Вот я и говорю, ваше благородие, мундштук этот я еще до войны купил, — сказал Ярцев. — Он, стало быть, из янтаря. Видите, какой длинный? Как я его приобрел, так многие спрашивали: к чему, мол, тебе такой? Дескать, обрежь ты его, укороти. А вот и пригодилось же. Готов я его пожертвовать на пользу обществу, хоть и заплатил я за него аж восемь целковых, — хохотнул солдат.
— И что ты предлагаешь? — встрепенулась Сеченова.
— А вот что, — авторитетно изрек Ярцев. — Если хорошенько обточить его о камень, получится что-то вроде узкого ножа. Первый же германец, который войдет на смотровую площадку, получит удар в грудь. Уже неплохо, а там поглядим.
— Молодец, Ярцев! — улыбнулась Сеченова.
— Так ведь для общей же пользы.
Сеченова, взяв в руки мундштук, осмотрела его на предмет использования в качестве стилета. А что, стоит попробовать. Выбора ведь все равно нет.
Ярцев взялся за дело, и вскоре все признали, что стилет получился пригодным для задуманного дела.
— Слышите, ребята? — Лепехин перегнулся через ограждение, вглядываясь вниз. Все затихли. Внизу, у подножия каланчи, слышалась немецкая речь.
Глава 35
Погода в этих краях в августе тысяча девятьсот четырнадцатого года выдалась переменчивой. Если год назад в это время была стабильная погода — стояла жара, то в этом году часто несколько жарких дней сменялись неожиданной прохладой. Безоблачное небо без единой тучки назавтра оказывалось затянутым тяжелой, серой громадой низких туч, нещадно поливавших землю дождем. Война набирала обороты, не обращая внимания на людские стоны и плач, на десятки тысяч загубленных жизней, на разрушенные города и завоеванные страны.
Городок затих. Ночь погасила почти все огни, только в редких домах светилось окошко. Легкий ветерок, поднявшийся после полуночи, шевелил кроны кленов и лип. В темноте окружающие предметы принимали необычные очертания. Так, здание ратуши, возвышавшееся посреди площади, напоминало большой и неуклюжий корабль, оставленный отливом здесь, на суше. Пышная лепнина в стиле барокко украшала фасады этого здания. Фигуры атлантов поддерживали балконы. Все спало в Ирстенбурге.
Вход на пожарную каланчу выделялся выложенным из фигурного кирпича порталом. Над дверью, если внимательно всмотреться, можно было при свете фонаря разглядеть весь набор, которым неизвестный мастер пару столетий тому назад снабдил это противопожарное сооружение. Скульптор постарался на славу, и над входом кроме даты «1704» виднелись разные сказочные и не очень персонажи: какие-то звери, отдаленно напоминавшие оленей — вот только рога у них были размером с них самих. Рядом на огромных перепончатых крыльях летали драконы. Из пасти чудовищ вырывались столбы пламени. Остальные существа выглядели менее устрашающими и почти безвредными. В старинной лепнине можно было разглядеть огромных бабочек невероятной формы, странных рыб, выпрыгивающих из воды, и массу других существ, неизвестных современной науке.
У дверей каланчи стоял часовой — тощий малый, державший на плече винтовку. Ремень все время сползал, и солдат, то и дело шмыгая носом, поправлял тяжелую винтовку, поплевывая на плитку, выложенную вокруг каланчи. Парень уже успел выкурить с пяток сигарет, рассмотреть всех сказочных уродов и раз сто, не меньше, зевнуть.
Обойдя еще раз каланчу, караульный, внимательно оглядевшись, сделал несколько шагов и стал в глубокую нишу, втиснутую в стену. Место было очень удобно тем, что он теперь стал незаметен со стороны. Зато, в свою очередь, часовой находился в точке, откуда были видны подходы к башне, и увидеть или услышать отсюда он мог любого. Постояв немного, парень полез в карман, доставая конверт. Письмо было получено сегодня в обед, и часовой решил еще раз перечитать его.
Прижавшись спиной к шершавой стене, солдат углубился в чтение. Письмо написала его невеста, ждавшая жениха далеко, в сотнях километров отсюда. Мари писала о том, что ждет его не дождется, о том, что дела в хозяйстве идут хорошо, вот только не хватает рабочих рук, поэтому приходится нанимать работников, а это и приводит к новым и неоправданным расходам. Так что она, Мари, не может дождаться той минуты, когда встретит своего ненаглядного Конрада.
Парень, читая письмо, довольно улыбался. Он, несмотря на свою молодость, был человеком весьма расчетливым и прекрасно представлял свое будущее. Оно у него было распланировано на много лет вперед. Вот только война нарушала выстроенную им схему. Ну, ничего, даст бог, и русских, и французов, и англичан за год расколошматим, а там и домой!
Время его смены подходило к концу, и Конрад уже предвкушал крепкий сон, не отравленный никакими душевными муками и переживаниями. Часовой вновь широко, во весь рот, зевнул и тут увидел несколько фигур, приближавшихся к нему со стороны площади. Лязгнув зубами, он закрыл рот и всмотрелся в полумрак.
К каланче подошли три офицера. Впереди шли полковник Карл Диркер и барон Корф, чуть позади шел поручик в форме немецкого лейтенанта. Порядок движения такой странной процессии объяснялся тем, что у идущего чуть позади Голицына под наброшенной на руку курткой был взведенный пистолет, готовый в любое мгновение выпустить комочки свинца в столь важных особ. В другой руке поручик держал саквояж. Все происходившее, как видно, не вызывало у барона, а тем более у полковника никакой положительной реакции — лица их были напряжены. Впрочем, в лунном свете этого не было видно никому, кроме Голицына.
В полном молчании троица приблизилась к каланче.
— Стой! Кто идет? — последовал предупреждающий окрик часового.
После необходимых в таких случаях формальностей, убедившись, что эти люди, собственно говоря, и являются теми, кто отправил пленников в башню, часовой повел себя иначе.
— Как пленники? — поинтересовался полковник у часового, отдавшего ему честь.
— Все спокойно, господин полковник, — бодро отрапортовал часовой, стряхивая с себя остатки сна. — Никаких происшествий. Да и что может случиться — заперты они надежно. Разве только улетят по небу, как птицы…
— Открой нам двери, — приказал Диркер, обладающий соответствующими для подобного требования полномочиями. — Нам нужно поговорить с заключенной.
— Пойдете без сопровождения? — германец был несколько удивлен. — Разрешите, господа офицеры, я вызову караул, так будет безопаснее.
— А что нам какой-то девчонки бояться! — весело ухмыльнувшись, парировал «лейтенант». — Мы, слава богу, офицеры, а не садовники. Я, к примеру, будучи на фронте, такого навидался, что твои опасения мне кажутся смешными. Да и вы, господа, по-моему, не из робкого десятка? — обратился он к Диркеру и Корфу, бывшими на удивление немногословными и мрачными.
— Но ведь там и другие русские… — замялся часовой. На лице охранника было написано сомнение.
— Они теперь — тише воды, ниже травы. Давай открывай, время позднее, — зевнул Голицын.
Предупрежденные о последствиях в случае неповиновения полковник и барон не делали лишних движений. Каждому дорога своя жизнь, и делать неразумные движения ни тому, ни другому не хотелось.
