у нас, в России, родилось уже третье поколение мужиков, для которых «духи» – это не что-то из сказок, это вполне конкретное, осязаемое и зловещее. Третье поколение мужиков, которое берет автомат и идет в горы… даже автомат тот же самый – «калашников», пусть и на вооружении армии его давно нет, а все равно. Сыны, отцы, деды… каждому есть что рассказать, чем поделиться. Об афганской пыли – она так мелка, что от нее не спасает ни платок на лицо, ни противогаз – говорят, она способна проникать через поры в скорлупе яйца. Об афганских дорогах, с которых не сойти, – мины. О том, как просыпаешься утром на броне БМП – и видишь нитки росы – это растяжки в придорожной чахлой траве. О том, как бинтуешь раненого товарища и с каким чувством ты ждешь рокот винтов вертолета, как ты грузишь в вертолет носилки… каков запах горелого мяса, дизельки и покрышек, как ты надеваешь бронежилет на голое тело, а от пыли – кожа за день стирается до пунцового мяса… это тебе не Великая Отечественная – пять лет, и все. Это длится годами, десятилетиями… и у деда, сына и отца – разговор один. Тут тоже, наверное, деду, которого вертолет шурави лишил ноги или руки, есть о чем рассказать своему внуку, который идет на джихад против русистов.
Духи были повсюду. Мы поднимались по тропе, я ощущал запах сухой травы, нагретой солнцем за день земли и их запах – запах давно не стиранной одежды, бороды, я чувствовал их взгляды, впивавшиеся в меня со всех сторон… для меня они враги навсегда, для них я – шурави, кяфир. Есть ли конец этому? Я не знал. Да и не задавался этим вопросом. Сверчком щелкал дозиметр, и я знал, что в любой момент в меня может попасть пуля, а через десяток- другой секунд управляемая бомба ударит сюда, кромсая водянистые человеческие тела. Это и будет – конец. По крайней мере, для меня и на сегодня.
Когда мы пришли на место, я вынужден был согласиться с тем, что амир Ильяс устроился с размахом. Они нашли узкую трещину в горах и полностью накрыли ее маскировочной сетью. После чего начали строить что-то вроде пуштунского селения – ласточкины гнезда у кручи, где потолок одного дома есть большая часть пола другого, и вгрызаться в скалы, строя пещеры. Что-то вроде укрепленного района моджахедов.
И вооружены они неплохо. Прямо на входе ПКТМ на колесном станке, лента на двести пятьдесят – строчить может долго. Рядом – гранатомет «РПГ-7», позиция защищена валунами и большой сетью. Молодцы.
Амир Ильяс привел нас в свой дом. Небольшой, там была только одна комната, по центру – очаг, а слева у стены – лежанка, примитивная, два толстых стеганых одеяла, и не более того. Истоптанные ковры. Амир Ильяс показал нам на место в центре, собственноручно кинул нам одеяла, на которых можно сидеть. Я неловко – от недостатка практики – сел как здесь принято, положив автомат на колени.
Амир Ислам сел вплотную от меня, словно показывая, что нельзя убить меня, не убив при этом его. Двое мюридов остались за порогом, потом один из них внес большой казан, от которого шел дух мяса и пропаренного риса – плов. Положил стопку лепешек.
Амир Ильяс прочитал положенную при приеме пищи молитву, поблагодарив Аллаха за еду, которую он послал нам.
– Угощайтесь.
Я не притронулся ни к лепешкам, ни к плову. Амир Ильяс стал есть – и следом сложил лепешку, чтобы использовать ее как тарелку амир Ислам.
– Разве ты не знаешь, что, отказываясь есть, ты оскорбляешь хозяина?
– Вот именно, – сказал я.
– С именем Аллаха, – сказал амир Ислам. – Известно, что враг моего врага – мой друг, и друг моего врага – мой враг. А друг моего друга – несомненно, друг и мне. Ильяс-праведник – мой друг, и следовательно…
– Следовательно, я опрометчив в выборе друзей, – оборвал я.
– То, что произошло много лет назад, – сказал амир Ильяс, – было страшной ошибкой, кару за которую я несу каждый день и каждую минуту. Болезни терзают меня, но хуже того – каждый день меня терзает осознание того, что мы совершили. Мы пришли на цветущую землю, но оставили позади себя пустыню. Мы говорим про Аллаха и про милость его – а дети умирают от голода.
– Ты это только что заметил?
– Нет, я видел это, и это терзало меня, но много лет я плутал в своих заблуждениях. Мне казалось, что те страдания, которые мы принесли мусульманам, – это и кара за неверие, за куфар – и одновременно испытание от Аллаха, ведь сказано в Коране – неужели вы думали, что мы не будем испытывать вас? Я говорил себе эти слова и говорил, что все равно должен быть благодарен Аллаху и смирение – лучшее качество мусульманина, которое он может проявить при таких обстоятельствах. Но потом глаза мои раскрылись, и я понял, что Аллах жестоко наказывал и наказывает нас за то, что мы творим зло и упорствуем в своем зле. Нигде в Коране не сказано, что мусульмане должны идти и резать всех, кого встретят на своем пути. Зато в шариате есть рассказ про одного мушрика, который, уже будучи поверженным на землю, плюнул в лицо Али, собиравшегося его заколоть. И Али тут же вложил меч в ножны и удалился, а когда его спросили, почему он это сделал, он ответил: «Я не хотел, чтобы кто-то подумал, что я сражаюсь не ради Аллаха, а чтобы отомстить за обиду». Когда сопротивление начиналось в Шаме, там не принимали в джамааты тех, кто курил, потому что не хотели, чтобы кто-то думал, будто они сражаются за право курить и пить спиртное. А что сейчас? Мы, мусульмане, живем как звери в норах, погрязли в джахилии, то тут, то там продают спиртное, делают всяческий харам. К чему мы пришли?
Я покачал головой.
– Хорошая попытка, Ильяс. Но нет, не поверю.
– Ты думаешь, что я буду портить свой иман ложью, в то время как скоро предстану перед Аллахом Всевышним?
– Да, думаю. Те, кто доверял тебе, ты их застрелил. Если бы я тогда не пошел вперед, ты застрелил бы и меня. Так что извини – не верю. Ты –
