– Эге! Он поворачивает башню, – шепчет Вернер на ухо камераду. – Видишь пушку?
Вдруг Хуго, второй номер пулемётного расчёта и лучший товарищ Вернера, разражается истерическим смехом.
Перед солдатами вздымается исполинский сибирский бык, голову которого они приняли за башню, а рога за пушку. Все от души хохочут над своими страхами, пургой, морозом и сумерками, сыгравшими с ними злую шутку.
Зигфриду не до смеха. Среди снежных заносов показалась сутулая фигура человечка в тощем, не по погоде, пальтишке. Мальчишка вскинул карабин и передёрнул затвор. Человечек шёл прямо на юнца. Какое-то мгновение тот стоял как вкопанный. Глаза парня полезли на лоб, и показалось, каска сползла на затылок. Зигфрид узнал его. Перед ним, кутаясь в хилую одежонку, стоял отец, Макс Гесснер, зарезанный в тридцать втором во время пьяной драки в одной из мюнхенских пивных. Какой-то беглый уголовник пырнул его ножом, когда отец отказался уплатить карточный долг. Серое лицо мертвеца, покрытое трёхдневной щетиной, ничуть не изменилось за двенадцать лет. Лицо или маска… Перепуганный до полусмерти, Зигфрид уже не мог различить ни врага, ни друга.
– Убей меня! Убей! – змеёй шипел герр Гесснер. Он плевался кровью. Тёмная струйка пульсировала и вырывалась изо рта.
Зигфрид ощутил, как могильный холод заползает в душу, пробирает до костей, волосы под подшлемником встают дыбом и сосуды едва не лопаются от напряжения. Так он простоял всю ночь посреди мёртвой снежной пустыни. Вернер и Хуго утверждали иное. Поздно вечером они затащили обессиленного Зигфрида в тёплую деревенскую избу и вдоволь накормили горячим украинским борщом. Наверное, это был дурной сон, который порой приходит на полный желудок.
Предрассветная серость утра едва проникала сквозь щели меж досок старого сарая. Зигфрид лежал на груде тряпья, едва шевелил обветренными губами, проклинал того, кто насылает на людей ночные кошмары, убивает мечты и надежды, смешивает сновидения и реальность.
Чудовищный холод не отпускал ни на минуту. Мальчишке казалось, так будет продолжаться до скончания века. Он пришёл не в тот мир и в самое неподходящее время. Ему выпал худший жребий. Но надежда пока жива. Будет новая попытка. Сам не зная почему, он твёрдо уверовал в ту нелепицу. Чем меньше оставалось сил, тем крепче становилась вера в благополучный исход игры. Его невидимый соперник сделал ход. Теперь слово за Зигфридом.
Временами он проваливался в пустоту, путал бред с действительностью, ощущал себя безумцем, окончательно свихнувшимся в кровавой мясорубке войны. Игра?! Воистину это безумие! На что он мог надеяться? Наверняка он уже находится в глубоком русском тылу. Но плен теперь не пугал. Зигфрид чувствовал себя гостем, пришельцем из иного мира, путешественником среди бездн вселенского хаоса. Эти бредовые выдумки означали только одно – скорый конец. Но именно они заставляли биться сердце и разгонять стылую кровь по жилам, поддерживали огонёк жизни в обессиленном теле. С надеждой ведь и умирать веселее.
Игра… Подобный поворот позабавил и даже увлёк. Теперь его ход, и он не даст обвести себя вокруг пальца. Игра? Какая к чёрту игра?! Пустые надежды. Это всего лишь смерть идёт за ним, стучит корявой клюкой по булыжной мостовой.
И вновь остановка. Через минуту бронетранспортёр дёрнулся, проехал метров пятьдесят и замер. Так будет продолжаться целый день. Дорога занесена снегом и запружена техникой. К обеду отступающим удалось вырваться на равнину. Справа – сосновый лес, слева – речная пойма. Слышны глухие далёкие взрывы. Внезапно прямо под колёса бросаются несколько канониров. Они что-то кричат и размахивают руками. У тягача лопнула гусеница. Взводный приказал взять орудие на буксир. Артиллеристы не скрывают радости. Вернер и Хуго угощают их сигаретами. Всё идёт нормально, и жизнь продолжается.
Бронетранспортёр опять замер. Зигфрид головой ударился о какое-то железо. Водитель притормозил у крутого спуска к мосту, перешёл на первую скорость. «Ганомаг» в сцепке с орудием медленно пополз к реке. Проклятье! Пушка скользит и вслед за правым бортом заваливается в чёртову придорожную канаву. Водитель жмёт на газ, дёргает рычаги, давит педали, но всё безуспешно. Каким-то чудом ему удаётся выбраться. Мост остался позади. Впереди – крутой обледенелый подъём, отполированный сотнями машин до зеркального блеска. Начали! Два-три метра вперёд и вновь назад. Всё скользит. Едва удаётся подняться на горку. Морда бронетранспортёра задралась к небу. Колёса крутятся, не касаясь земли.
– Ну и свинство! – раздосадованно кричит взводный.
Артиллеристы, Вернер, Хуго, Зигфрид и все остальные прыгают в снег, пытаются из последних сил подтолкнуть «Ганомаг». Экипаж соседней машины приходит на помощь. Получилось! В ближайшей деревне отцепили орудие. Расчёт с жаром благодарит Зигфрида и его товарищей. Сегодня им удалось выскользнуть из-под самого носа «иванов» и сохранить орудие. Им повезло, и есть за что благодарить судьбу…
На улице послышалась какая-то возня и женские крики. Зигфриду показалось, его спасительница о чём-то просила, причитала, молила. Внезапно волна холода вместе с кровью ворвалась в сердце, заставила его трепетать в предсмертных конвульсиях. Говорят, в последние мгновения человек вспоминает пережитое. Пожалуй, это правда. По крайней мере, Зигфрид убедился в этом.
Потемневшие от времени и непогоды доски сарая, старый хлам, свет нового дня, пробивающийся сквозь щели… Всё исчезло. Лицо вечно усталой матери, измождённой годами и несчастьями, постоянно пьяный отец, слывший среди соседей дебоширом и неудачником, сверстники и друзья по гитлерюгенду стремительно уносились в вечность перед мысленным взором.
Зигфрид видел себя со стороны, одиноко стоящим посреди пустынной улицы на булыжной мостовой. Шёл дождь. Рубашка и штаны на помочах промокли, тянули к земле, на дно свежевырытой могилы. Капли били по щекам, мешались со слезами.
