Эпилог
Оконная рама с выбитым стеклом чуть покачивалась на ветру, неприятно скрипя. Пол был усыпан обрывками окровавленных бинтов, тут же валялся сплющенный шприц, на который в спешке наступили, несколько пожелтевших от времени простыней, сорванных с застеленной лет десять назад кровати. Прямо под окном сидел мужчина, подвернув одну ногу под себя, а другую вытянув вперед. Рядом на полу лежал второй, совсем плохой, судя по виду: дышит с хрипом, тяжело вздымая грудь, словно на нее положили бетонную плиту, руки, брошенные вдоль тела, слегка вздрагивают, ноги безвольно раскинуты. Лежа головой на колене товарища, бледный как смерть и с сухими потрескавшимися губами, он просто, закрыв глаза, пытается делать как можно меньше движений, экономя последние силы. Он весь горит, иногда сильно кашляет, но все еще тут, в этом злом и отвратительном месте, в этой Зоне Отчуждения, где нет ни надежды, ни спасения. Никто не придет на помощь, никто не откликнется на мольбы, только сам и своими руками ты выкарабкаешься, только упорной борьбой и несгибаемым духом можно вырвать свою жизнь из крепкой хватки этого проклятого места.
– Не получится, – хрипит раненый, отвечая другу, который отчаянно пытается составить хоть какой-нибудь план, чтобы помочь, чтобы спасти, чтобы вытащить. Уже минут пятнадцать как отчаянная перестрелка где-то совсем недалеко закончилась, и наступила абсолютная, звенящая тишина. Ни одиночных выстрелов и очередей, ни стрекота пулеметов, ни грохота взрывов, а значит, нет больше тех, кто мог бы ответить. Нет больше наших. Нет больше друзей, значит, все потеряно и все зря. Не верится, что эта канонада, доносившаяся сквозь разбитое окно, означает победу. Черта с два, мы не дети. Врагов было слишком много, чтобы вот так и надолго – полное затишье. Обычно с обеих сторон находятся сорвиголовы, то и дело стреляющие, чтобы проверить, как там противник, не заснул ли, поэтому долгих пауз не бывает. Хочется верить, что наши все-таки смогли отойти и перегруппироваться, выбраться в относительно полном составе, но однозначно можно сказать: дела у них плохи. Слишком интенсивно молотили недавно, слишком расточительно, а значит, все по-серьезному, без дураков. Так и рисуется в голове большой прорыв, быстрый штурм, и все… Друзья, лежащие на асфальте, уставившись в небо мертвыми глазами.
– Пить хочешь? – трогая горячий лоб друга, спросил сидящий. Он уже сделал все, что мог, и теперь просто ждет. Ждет ночи в надежде протянуть время, ждет противников, которые могут сейчас ворваться сюда и покончить со всеми этими мучениями, ждет смерти друга, у которого мало шансов дожить до утра, ждет одиночества. Но если следующее утро они встретят вместе, тогда он взвалит товарища на плечи и будет тащить столько, сколько сможет, сколько получится, сколько придется, сколько будет надо.
– Нет, спасибо! – тихо прошелестел раненый.
Сидящий подтянул за ремень автомат. Делать все равно нечего, значит, будем делать что умеем. Звуков с улицы никаких, в доме тоже ничто не шелохнется, значит, можно потихоньку оружие проверить. Магазин покидает автомат, разворачиваясь оставшимися патронами к глазам. Опаньки. Всего три осталось плюс один в стволе. Со щелчком магазин отправляется обратно в приемник, автомат ложится рядом на пол.
– Я твои возьму? – спрашивает сидящий раненого друга, тот вяло кивает и снова прикрывает глаза в надежде немного подремать. Рука сидящего вынимает из разгрузки полный магазин, затем второй. Автомат снова в руках, быстрые манипуляции, опять щелчок. – Ты там как?
– Нормально… – безобразно вымученная улыбка сквозь боль и усталость, сквозь чертову борьбу за жизнь, и непонятно чего ради. Все уже закончилось, и закончилось плачевно. Для чего всевышний не убил его сразу – чтобы была возможность вспомнить все грехи? Чтобы помучить перед освобождением? Чтобы на том свете даже мыслей не было вымаливать пощаду, а просто и спокойно отправиться в ад, где для таких красавцев уже все давно готово и только чудом небесным их места еще пустуют. Интересный разговор в чистилище будет, хотя, возможно, даже без него уже все решили. А может, это и есть первый этап, только пока тут, а не там, на небесах.
В коридоре слышна некая возня, пока не ясно, случайное это падение книг или все-таки ловушка сработала, оповещая о том, что приперлись гости. Автомат снова в руках, друг на полу с трудом поворачивает голову в сторону закрытой двери в комнату, где они сейчас ждут расплаты, расплаты за все везение, запасы которого они использовали сполна. Деваться больше некуда, остается только ждать, вслушиваясь, ожидая развития событий. Жаль, плохо все получилось, но и такое случается, и сколько бы тебе ни осталось, надо прожить каждую секунду с честью.
Снова в коридоре звук падения книг, валяющихся на полу вроде бы кучей, а на самом деле – выстроенных таким образом, чтобы и шага беззвучно нельзя было сделать. Неловкое движение, и ты обнаружен, а значит, пришел сюда, чтобы получить свое – отмщение за потерянных друзей, расплату за те проблемы, которые эти двое принесли тебе своим существованием, наслаждение от наконец-то выполненной работы… Снова непонятный звук, и слышно одно слово, брошенное в сердцах.
– Кocsog![9]
– Жопа венгерская! – шелест губ раненого на полу. Ангел напрягается и как можно громче произносит, напрягая последние силы: – Капрал, ты мокрым носком ударенный?[10]
Дверь распахивается, и в комнату влетает Капрал. Он замирает в дверях, уставившись большими-пребольшими глазами на сидящего Дайса и Ангела, положившего голову ему на колено. Взгляд выхватывает испачканные красным тряпки вокруг, залитую кровью грудь и шею друга и останавливается на усталом лице следопыта.
