невозможности? Но в атаку он кинулся резво, визжа ошпаренным котом что-то на родном, как видно, наречии – то ли боевые заклинания, то ли ответные оскорбления в адрес врага. Движения нунчаку, и до этого бывшие быстрыми практически до полной неразличимости, стали как будто бы еще быстрее. Шквал ударов, обрушившийся на монаха, должен был бы, наверное, в считанные секунды разнести его посох в мельчайшие щепки, а самого его превратить в кровоточащий кусок плоти с начисто переломанными костями. Вот только…
Совершенно непонятно как это удавалось брату Павлу – вроде бы и не делал он ничего такого, не принимал эффектных поз, не скакал, не кувыркался… Просто как-то по-особому чуть поворачивал корпус, едва заметно менял угол, под которым держал перед собой посох, еле-еле отклонялся, делал неуловимое движение назад или в сторону и… И весь вихрь совершенно, казалось бы, неотразимых и смертоносных атак уходил в никуда, в пустоту! Удары шли «скользом», не причиняя вреда, более того, даже не вынуждая противника менять позицию.
Отчаявшись, как видно, «пробить» эту несокрушимую скалу, восточный боец решил прибегнуть к решительному и крайнему средству. Сократив в стремительном подкате дистанцию до минимума, двойным ударом нунчаку снизу он захлестнул обе соединявшие половины его оружия цепи на посохе монаха. Расчет был понятен – резким рывком выдернуть из рук противника посох и уж тогда делать с ним, что вздумается. Мало того – у приема оказалось двойное, подлое, колдовское дно. Сцепившись своими нунчаку с оружием монаха, войдя таким образом с врагом в непосредственный контакт, азиат отчетливо выкрикнул какую-то фразу, явно не относившуюся ни к одному из восточных языков, а напоминавшую скорее одно из классических заклинаний чернокнижников.
– Ага! Щас… Яко с нами Бог! – эти слова монах, даже и не подумавший выпускать посох из рук, даже не сказал, а рявкнул в лицо побагровевшему уже от натуги противнику, вторя молящимся за его спиной священникам. В ту же секунду посох вспыхнул ясным огнем, и азиат заорал, словно опаленный им. А вот нечего колдовать было!
Дальше все закончилось очень быстро. Павел, в свою очередь, рванул посох на себя и вверх, а зацепленный за него собственным оружием восточный поединщик взмыл в воздух, как бумажный. Дугу при этом он описал очень красивую, но вот о землю шмякнулся вовсе не эстетично – ну, как мешок сами знаете, с чем… Удар посохом, нанесенный с широкого замаха, и, как говорится, от всей широты славянской души, поставил точку и на поединке и на бойцовско-колдовской карьере мастера восточных боевых искусств. Судя по громкому хрусту, одним махом он сломал не только колдовские нунчаку, но и кости их владельца заодно, оставив того валяться на чужой земле неопрятной кучей тряпок.
Противник брата Петра поединок с колдовства начал. Наставив на приближающегося монаха острия своих крисов, он затянул какой-то заунывный речитатив. Наблюдавший за схваткой Алексей сразу вспомнил о магических свойствах, приписывавшихся этому оружию – смертельный вред якобы можно было нанести, уже только направив его на врага. Ну, в сочетании с соответствующими заклинаниями, естественно. Именно это, похоже, сейчас чернокожий боец и пытался проделать. Брат Петр, в свою очередь, не замедляя шага, скривился, как от изжоги, смачно сплюнул наземь и сквозь зубы пробормотал:
– Ну, да! Давай, давай! А по-честному не хочешьпопробовать?
Чернокожий не хотел. То ли был более реалистичен в оценке себя и противника, чем восточный собрат, то ли в принципе привык больше полагаться на магию, чем на сталь. Обежав с невероятной для своей комплекции прытью круг, он умудрился оказаться у наступающего монаха за спиной. И тут же вонзил оба клинка в явственно отпечатанный на сырой земле след противника. Петр тряхнул ногою, словно сбрасывая с сапога налипший навоз, и развернулся. Во взгляде его читался праведный гнев честного воина на подлого колдуна:
– Да задолбал уже, нехристь! Вот я тебя!
Одним прыжком монах преодолел расстояние, отделявшее его от врага. Тот едва успел вскочить с колен и принять боевую стойку. Теперь видно было, что Павел едва достает ему до плеча. Очевидно, воодушевившись этой разницей, черный гигант ринулся в атаку, выкрикивая то ли заклинания, то ли грязные ругательства. Но выкованные из особой, «одушевленной» когда-то колдунами стали клинки, парный удар которых должен был рассечь монашеских посох, отлетели от него, как соломинки. А вот серебряный меч, победно сверкнувший при богатырском замахе, остановить не смогли. Перерубленные, жалкими прутиками они упали на рассеченное тело владельца, которого так жестоко подвела глупая вера в силу чернокнижия…
Третий враг оказался наиболее умным. И практичным вдобавок. Где бы ни «нарыла» Лили двух предыдущих приспешников, этот явно был родом из той страны, что стала ей надежным приютом в последние годы. Американец… В полном соответствии с военными обычаями «мирового светоча гуманизма и демократии» он предпочел не ввязываться в схватку, подвергая опасности свою невероятно драгоценную шкуру, а подождать, пока другие будут лить кровь – свою или чужую, это уж как получится. И «сражаться» тоже предпочитал с безопасного расстояния – убивая издалека и желательно в как можно большем количестве. Очень по-американски.
Нагнувшись, неприметный человек в костюме сбросил с того, что стояло у его ног, ткань, и выпрямился – с легким натовским ручным пулеметом в руках. Вообразить себе что-то мерзее игравшей у него в эту минуту на губах «улыбки победителя» было бы сложно.
Быстрее всех среагировал Георгий, схватившийся не за оружие, а за рацию.
– «Давиды»!
