После моего свиста рядом со мной появились Ильяс и Тирах.
Они сразу поняли причину вызова и немедленно притупили к допросу. Услышав родную речь, пленник с удивлением уставился на моих парней. Сначала он гордо хранил молчание, но после нескольких фраз и уколов ножом быстро стал отвечать на все вопросы.
После допроса мы устроили небольшой совет. Ильяс довел до сведения всех, что впереди за защитными валами нас ожидает почти двадцатитысячное войско печенегов, которое возглавляет вождь Темирь Хозя, и что направил его навстречу нам визирь Менгли-бей. Эти печенеги уже несколько лет служат булгарскому эмиру и сейчас защищают городок Торцск, в котором живут их родные, зимой уже практически не кочующие по степи.
Я на всякий случай поинтересовался у Ильяса: ему не тяжело будет сражаться против своих родичей? На что тот сказал:
– А что нам эти родичи – они защитили наш род? Ты наш второй отец и учитель, и твой род – наш род, а эти печенеги уже не воины степей, они прислуга булгар.
Пока шел совет, девяностотысячное войско располагалось на отдых. Слышались крики десятников, сотников, но постепенно нужный порядок был налажен, и начали приготовления к ужину. Тысячи костров светились в ночи, перекрикивались часовые, и продолжалось укрепление вагенбургов. Нельзя было исключить ночного нападения противника.
Мы так и не смогли вечером договориться о дальнейших действиях, но это было потому, что мои советники, высказав свое мнение, устремляли свои взоры на меня, я же хранил молчание, так как не мог пока понять, как нам надлежит действовать дальше. Было ясно одно – что самоубийц среди печенегов нет и на вагенбурги они не полезут, прекрасно зная, что у нас восемьдесят тысяч всадников. Наверняка будут сидеть за валом и наблюдать, а обстреливать нас станут из катапульт. А за печенегами, за следующими засечными чертами, нас наверняка ждали уже хорошо экипированные булгарские воины. Так что хочешь не хочешь – надо было идти в разведку.
Уже совсем стемнело, когда семь человек, совершенно невидимых в темноте, прошли через лагерь и ушли в ночную мглу.
Пока не взошла луна, мы шли достаточно осторожно, но потом идти стало легче, и вскоре над нами навис уходящий в обе стороны от нас вал земли. Вал, конечно, впечатлял, он был почти десять метров высотой, а за ним был небольшой ров, – видимо, отсюда и выбиралась земля для вала. По нему на приличном расстоянии друг от друга стояли часовые. Нас они, конечно, не заметили, и в наши планы на сегодня никаких диверсий не входило, чтобы не тревожить противника. Далеко в темноте светились красные точки костров печенегов, которые сейчас тоже, наверно, ждали нашего нападения. Мы проползли через вал и спустились в ров. В лунном свете было не очень хорошо видно, но мне показалось, что старый вал в некоторых местах наползал на ров, – видимо, когда-то место было выбрано неправильно, здесь даже были видны следы недавней работы: сползшую землю тщательно убирали. Да, это было настоящее укрепление, брать его на лошади – смертельный трюк, с этого вала прыгнуть в ров – это для коня переломать все ноги, а без коней степняки не воины. В свете зари я увидел в стороне печенежского лагеря какие-то конструкции. Мы подобрались поближе – это были небольшие катапульты, видимо предназначенные для стрельбы по коннице.
Ну что же, план завтрашнего боя у меня начал вырисовываться.
Мы неслышно проскользнули через вал, метрах в двух от почти спящего караульного, и побежали к нашему стану.
В нашем лагере нас также никто не заметил, и я спокойно просочился в свой шатер. В нем сидел Ратибор, сна в его глазах не было ни капельки. Он спокойно ждал, пока я сниму с себя промокшую насквозь от росы черную одежду, перевязи с ножами, сюрикенами, сумку с веревками, крюками и прочими изделиями, предназначенными для лишения жизни. Лишь после того как я оттер свое лицо от сажи и уселся напротив с кубком теплого вина, он спросил:
– Ну как, ты все решил?
– Да, Ратибор, завтра ночью мы возьмем эти укрепления.
Когда наступило утро, булгарские дозорные увидели, что огромный лагерь, раскинувшийся перед ними, приходит в движение. Быстро убирались походные шатры, разбирались вагенбурги, и вскоре, заскрипев телегами, бесчисленные отряды начали двигаться на юг, обратно в свои степи. Когда возбужденный Темирь Хозя появился на валу, в лагере оставались около десяти тысяч половцев. А вот они, похоже, никуда не собирались. В воздух поднимался дым от множества костров. Видимо, воины готовились завтракать. Самые наглые на конях подъезжали к валу на выстрел из лука, что-то кричали, делали непристойные жесты, явно показывая, в каком месте они видели воинство печенегов.
Молодой хан взъярился. Дрожа от ярости, он заорал:
– Куманы обнаглели, они не считают нас мужчинами. Немедленно поднять оба тумена!
– Хан, – обратился к нему один из сопровождающих – старый седобородый воин с морщинистым лицом и хитрыми, сомкнувшимися почти в щелочку глазами. – Неспроста эти куманы нас так дразнят, здесь что-то не так.
– Что здесь не так! – раздраженно закричал Темирь Хозя. – Они думают, что со своим каганом Глебом хозяева степи! Сейчас эти наглецы заплатят за это!
Прошло два часа. В лагере половцев по-прежнему царило спокойствие. Костры погасли. Но по-прежнему отдельные храбрецы подъезжали к валу и кричали про трусливых печенегов и выпускали стрелы.
Неожиданно сразу в десяти местах открылись замаскированные проходы, и оттуда с дикими криками начали появляться всадники.
