– Отец Мануил, у меня сейчас слишком много планов и дел, чтобы думать о вечном. Но время идет быстро, и никто не знает, что ждет его завтра. Может, когда-нибудь передо мной и встанет такой вопрос, а пока я буду делать то, что должен. Ты же знаешь, жестоко убит мой брат, и я должен за него отомстить, и не только потому что я жажду мести. Если я этого не сделаю, то в окружающем нас жестоком мире все будут думать, что со мной можно поступать так всегда, и не только со мной, но и с врученными мне василевсом городами и землями.
Епископ с кряхтением поднялся и со словами:
– Благословляю тебя, князь, на рать. Иди и делай то, чего хотел, без сомнения и страха, – троекратно перекрестил меня.
Когда я вышел из прохладной кельи, меня вновь завертел ворох неотложных дел.
К концу дня голова у меня уже почти ничего не соображала, а вопросов впереди было еще множество.
Все-таки к вечеру я смог наконец освободиться. Когда зашел в спальню, Варя в одной рубашке сидела на кровати, а служанка расчесывала ее светлые волосы, достававшие почти до пяток. Еще две рабыни бегали с кувшинами, в комнате стоял запах благовоний и розового масла. Моя жена махнула рукой, и все девушки мгновенно выбежали вон, оставив нас одних.
– Я думала, что только мой отец и брат все время воюют, но оказывается, мой муж тоже своей жене предпочитает войну, – улыбаясь сквозь слезы, сказала она.
Я в ответ наклонился, поднял ее на руки и закружил по комнате, волосы длинным шлейфом полетели следом.
– Глеб, погоди, дай хоть я волосы заколю! – воскликнула Варя. – А потом ты должен сделать так, чтобы я вспоминала тебя эти долгие холодные дни только хорошими словами.
Следующим утром латная кавалерия русичей была готова к переброске в Тавриду, а после обеда все десять тысяч всадников шли на соединение с собирающимся войском куманов.
Первая ночевка на полуострове была прохладной. Наутро трава уже покрылась серебристым инеем. А за перешейком нас будет ждать уже зимняя степь и шлях, который через двести лет назовут Изюмским.
Уже неделю, рассыпавшись по степи, мы шли быстрым маршем по замерзшей белесой траве, снега пока еще было немного, а неожиданная оттепель через три дня нашего движения и вовсе растопила его. Поэтому после наших коней оставалась только грязная черная земля, скорость передвижения резко упала, лошади с комками грязи на копытах еле шевелили ногами. На совете, собравшемся именно по этому поводу, я неожиданно для себя сказал, что завтра резко похолодает, и когда на следующий день вновь ударил мороз, на меня были устремлены восхищенные взгляды половцев, похоже начинающих видеть во мне чуть ли не пророка.
Шли мы достаточно медленно, не так, как два месяца назад в Булгарии, путь был не в пример труднее, и не было такой необходимости – все равно Ярослав из Мурома никуда не денется, а нашему шестидесятитысячному войску достойных противников я не видел. И совершенно зря: когда мы подходили к Ворскле, наши передовые отряды примчались с сообщениями, что впереди движутся неизвестные конные полки. Когда же мы основной массой войск подошли к передовым отрядам неизвестных воинов, Туазов облегченно вздохнул:
– Это союзные берендеи.
И действительно, это были двадцать тысяч «черных клобуков», прозванных так из-за своих высоких черных шапок, их роды были союзниками Мономаха. А Туазов даже был родней через свою жену. Но лица половцев радости совсем не выражали. «Черные клобуки», торки, были их многолетними врагами. Но бросаться в бой никто не хотел. Торки шли на помощь Мономаху, рассчитывая хорошо поживиться при взятии городов, а половцы, после того как я стал их единственным ханом и практически объединил всех, до кого смог дотянуться, ждали моего решения. Туазов первый направил коня к предводителю торков, хорошо видному по богатому доспеху и охране. И через два часа мы уже пили кумыс в большой кибитке хана, раскланиваясь друг с другом и говоря массу цветистых комплиментов. Еще через несколько часов, пожелав друг другу удачи, расстались. Торки, наверно, от души радовались удачному дню и поверили в свое счастье, когда только к вечеру последние отставшие половцы спокойно проехали мимо них.
Под утро князю Ярославу Святославовичу не спалось, он с завистью посмотрел на свою жену, спокойно сопящую под пуховыми одеялами, с кряхтением сел, сунул ноги в войлочные чуни, чтобы не ходить босиком по холодному полу, и вышел из опочивальни. Выйдя в нетопленую светлицу, дал затрещину молодому вою, спавшему сидя за столом. Когда тот вскочил, моргая заспанными глазами, князь рявкнул:
– Быстро мне квасу принесть! – и ловко пнул парня в задницу, когда тот был уже у дверей. Услыхав, как сонный страж загромыхал железом по крутой лестнице, князь рассмеялся, и ему даже повеселело.
Он подошел к окошку и вгляделся в мутные кружочки стекла, вставленные в освинцованный переплет. Солнце уже поднялось, но серые тучи, закрывшие небо, создавали впечатление, что еще только светает. Мелкий снег шелестел в стекла. Из окна высокого терема князя хорошо был виден противоположный берег Оки, заросший мелколесьем. По замерзшему льду реки, несмотря на раннее утро, уже ползли в город несколько саней, – видимо, торговцы торопились пораньше занять места на городском торге. Накинув корзно, подбитое мехом, князь уселся за стол. В это время на лестнице раздался шум, и в горницу влетел запыхавшийся парень с кувшином кваса в руках. Он схватил кружку, стоявшую на столе, зачем-то дунул в нее и налил до краев темным шипучим духовитым напитком. Ярослав Святославович дрожащими руками взял кружку и залпом выпил почти до дна.
«Эх, хорошо пробирает», – сказал он сам себе и рыгнул. После кваса стало полегче: вчера он слегка перебрал медов и даже не помнил, как попал
