меня сейчас интересовало, – сколько сверх суммы, требующейся для покупки билета в столицу, захочет положить себе в карман ушлый клерк.
– Двадцать два, – коротко ответил он, не отрывая взгляда от своих бумаг.
– Пятнадцать старыми, а остальное новыми, по курсу, – довольно жёстко сказал я.
– Идёт, – согласился чиновник и выложенные мной на стол деньги мгновенно исчезли в одном из ящиков. – Вот ваши билеты. Две штуки, на завтра на девять часов утра. Постарайтесь не опаздывать.
– Спасибо, – буркнул я, быстро проверив кусочки пергамента и убирая их в сумку.
– Значит, ждём вас завтра с вашей очаровательной спутницей… – улыбнулся мне на прощание клерк. – До свидания.
– До свидания, – попрощался я с чиновником, надевая шлем и выходя из здания станции на залитую солнечными лучами площадь.
– Подайте копеечку! – заныл мягкий женский голос слева от меня.
Бросив взгляд в том направлении, я увидел сидящую на земле в позе лотоса девушку-воина пятнадцатого уровня, со всклокоченными каштановыми волосами, из нормальной одежды на которой была только зелёная тряпка, повязанная поверх загорелых округлых бёдер.
– Подай копеечку, а я тебе сиськи покажу, – подмигнула она мне, видя, что я обратил на неё внимание, проведя рукой по пышному бюсту, еле умещающемуся в чёрном кружевном лифе.
Не отвечая, я прошёл мимо, девушка не стала хамить, как поступили бы многие на её месте, а только, тяжело вздохнув, привалилась к бревенчатой стене, ожидая нового клиента-дарителя, более щедрого, нежели я. Много их, таких полуголых красавиц-попрошаек, было сейчас на улицах Крёнингсбурговки. И история у всех примерно одинаковая: людям хотелось есть. Не знаю, можно ли умереть здесь от голода или жажды, да и выяснять особо не стремился, хотя уже знал, что смерть для «провалившихся» – явление временное и через какое-то время погибший возрождался на ближайшем кладбище.
Да – мы, попаданцы, остались бессмертными персонажами, в отличие от окружающих нас НПС, но проблем от этого у таких, как я, не убавилось, и первоочередными были голод и жажда. Они преследовали игроков, заставляя идти на необдуманные поступки – например, продавать за бесценок своё обмундирование, чтобы уже через день-полтора оказаться и без гроша в кармане, и без орудий для их получения.
Всем не поможешь, да и деньги теперь для нас с Касуми не нарисованные жёлтые пиксели, а нечто вполне осязаемое, от чего зависит наше с ней благополучие. Именно с такими мыслями я прошёл несколько шагов, а затем остановился, почувствовав себя самой настоящей сволочью.
Порывшись в сумке, я извлёк из неё одну из сохранившихся у меня буханок. Хлеб уже начал черстветь, чего раньше в игре с ним, конечно, не случалось. Повернувшись к воспрявшей духом девице, я протянул его ей.
– Это что? – спросила она, скорчив кислую мину.
– Хлеб, – холодно ответил я, уже предчувствуя дальнейшее развитие разговора.
– На хрена мне твой хлеб? – Девица смачно сплюнула на землю рядом с собой. – Засунь его себе знаешь куда?! Мне деньги нужны!
Бросив краюху в пыль перед её ногами, я развернулся, и, не слушая летящую мне в спину грязную брань, зашагал в сторону трактира. Зря остановился, зря обернулся и зря, видимо, каждый день, кушая вкуснейшие блюда приготовленные поваром в трактире, задумываюсь о тех, кто в этот момент голодным слоняется по улицам. И ведь многие бедствуют не оттого, что после провала в игру у них было меньше золотых, чем у меня, а по большому счёту от жадности.
Я своими глазами наблюдал, как в первый же день двое парней в питейном зале буквально обжирались местной пищей. В этом мире мы – «провалившиеся» – как бездонные бочки можем впихивать в себя сколько угодно. Нас не тянет в сортир, нам это просто не нужно. Сытость не означает, что следует закругляться, а еда настолько вкусная, что многие, утолив голод, просто не в силах остановиться. Мир – мечта гедониста, и если подумать – очень страшный мир.
Войдя в питейный зал таверны, я махнул рукой приветственно кивнувшему мне хозяину и, проскользнув между столиками, под завистливые взгляды некоторых игроков вошёл в дверь, ведущую в гостевое крыло, а оттуда уже взбежал по лестнице на второй этаж. Подойдя к нашей комнате, я постучал условленным стуком. Ответом мне была тишина.
Хмыкнув, я открыл материализовавшимся в моей руке ключом замок и вошёл внутрь. В раскрытое настежь окно лился солнечный свет, тёплый летний ветер раздувал тонкие тюлевые занавески и волнами прокатывался по комнате, волнуя яркие точки пылинок, отчётливо видимые в пересекающих комнату лучах. На неубранной кровати лежал аккуратно сложенный сарафан, приобретённый нами на рынке с рук у какой-то старушки, а рядом, свернувшись калачиком, посапывала эльфийка, прикрывшись простынёй обнимая измятую подушку и мягко улыбаясь чему-то во сне.
Трусики и лифчик висели на натянутой рядом с окном тонкой верёвке, а на грубом табурете, которого ранее в комнате не было, стояла кадка с мыльной водой. Ещё одна – высокая, с прикрытой крышкой и свисающим с бортика черпаком – примостилась в углу комнаты. Под ней ещё было видно широкое влажное пятно от недавно пролитой на пол воды.
Сняв шлем, я аккуратно, стараясь не громыхать своим железом, положил его на чайный столик, а затем также тихо, чтобы на нарушить царящую в комнате полуденную идиллию, вышел. За последние несколько дней из осторожной дружбы наши взаимоотношения с эльфой переросли в некое подобие обоюдного доверия, лишённого, правда, какого бы то ни было сексуального подтекста. Этакая френдзона. Что было, с одной стороны, приятно, но
