На Монмут-стрит, в трехэтажном дуплексе над бутиком, и обитал Джекс. Я часто ночевала у него, а отцу говорила, что ночую у друзей. И в принципе не кривила душой. Долгие месяцы ушли на изучение азов Синдиката: структура шаек, имена главарей, этикет и закоренелая вражда секторов. Теперь Джекс испытывал мой дар. Помогал стать одной из них.
Через пару недель у меня уже сносно получалось высвобождать фантом. Вот только дыхание сразу перекрыло. Джекс с Элизой чуть с ума не сошли, решив, что мне крышка. Положение спас Ник, никогда не разлучавшийся с медицинским чемоданчиком. Укол адреналина завел сердце, и, хотя грудь потом долго болела, я страшно гордилась собой. Вчетвером мы отпраздновали торжественное событие в ресторане, но для второй попытки Джекс заранее прикупил систему жизнеобеспечения.
Я по-настоящему сроднилась с этими людьми. Они понимали всю причудливость мира, который мне только предстояло открыть. В Севен-Дайлсе мы создали свой маленький мирок, где преступления соседствовали с яркими красками. И сейчас в нашу среду вторгся чужак. Или двое чужаков, если Надин вдруг окажется ценным кадром.
Я осторожно прощупала их лабиринты. У Надин все стандартно, а вот у Зика – нет. Аура темная, громоздкая…
– Зик, откуда ты? – начал светскую беседу Ник.
– Родился в Мексике, потом переехал к Надин, – коротко ответил тот.
Я обернулась на переднем сиденье:
– А в цитаделях раньше бывал?
– Нет. Сомневался, стоит ли.
– Но в итоге…
– В итоге мы решили сменить обстановку и немного отдохнуть. Надин как раз позвали на студенческую конференцию, а меня давно тянуло посетить Сайен. – Зик потупился. – На самом деле я рад, что мы приехали. Столько лет жить изгоем и вот наконец… мистер Холл нам все объяснил.
– Какова политика США в отношении ясновидения? – поинтересовался Ник.
– У нас его называют ЭВС, экстрасенсорное восприятие. Власти трактуют его как болезнь, развивающуюся под юрисдикцией Сайена. Центр по профилактике и контролю заболеваемости сейчас вплотную занялся этим вопросом. Однако, что касается непосредственно политики, ничего определенного нет и, по-моему, не будет.
Меня так и подмывало спросить про семью, родных, но инстинкт советовал повременить.
– Джексон будет счастлив видеть вас у себя, – улыбнулся Ник. – Надеюсь, вам понравится.
– В крайнем случае привыкнете, – вклинилась я. – Меня поначалу тошнило от Лондона, но после встречи с Джексом все разительно переменилось в лучшую сторону.
– Ты не англичанка? – встрепенулся Зик.
– Ирландка.
– Я думал, лишь единицы пережили Мэллоуновские восстания.
– Мне повезло.
– Печально, – вздохнул паренек. – Ирландская музыка такая красивая. Ты знаешь песню революционеров?
– Про Молли Мэллоун?
– Нет, другую. Ее пели уже после, когда оплакивали погибших.
– «Тлеющая заря»?
– Она самая. – Зик помешкал и робко спросил: – Не споешь для меня?
Мы с Ником расхохотались. Парнишка покраснел до корней волос.
– Прости, глупость брякнул. Просто хотелось услышать песню в правильном исполнении. Если тебе, конечно, не трудно. Раньше Надин ее постоянно играла, но потом… Короче, больше не играет.
Ник перехватил мой изумленный взгляд. Чтобы заклинательница забросила игру?! Джекс, мягко говоря, расстроится.
Зик по-прежнему с мольбой смотрел на меня, ожидая ответа. Черт, даже не знаю, как поступить. Ирландская музыка, особенно революционная, была под строжайшим запретом в Сайене. В детстве я говорила с сильным ирландским акцентом, но по прибытии в Сай-Лон быстро от него избавилась; даже ребенком понимала, что местных коробит от моей иноземной речи. Чтобы исправить произношение, приходилось часами стоять перед зеркалом, повторяя слово в слово за диктором. Однако усилия того стоили – вскоре у меня выработался чистейший английский говор. Популярности это не прибавило – одноклассники до самого выпуска так и звали меня Молли Махоуни, – но с парой девочек подружиться удалось. Хотя, возможно, тут немаловажную роль сыграл отец, решивший проспонсировать танцевальный класс.
Тем не менее ради Финна песню стоило вспомнить. Повернувшись к окну, я затянула родной мотив:
