Фаранг

клинком, похоже, он хорошо знал о любвеобильности твари.

— Держи ворота, м-мать! — гаркнула Вако.

Поздно. За порог прыгнул один илот, другой, третий, четвертый. И все навалились на Осмена, к добыче кревы они приблизиться не решились.

Я пустил стрелу в толпу, подхватил арбалет с каменного пола. Кто-то сунул мне под руку щит, маленький железный подгузник. Впрочем, мне сейчас годилась любая защита.

Ноги Лейна вздернулись в воздух: тощие ручки кревы обладали неимоверной силой. Вако, размазавшись в прыжке (немало ловкости было в ее грузном теле!), полоснула клинком вдоль спины чудовища, затем ударила по ногам. Лейну, впрочем, было уже все равно: крева раздавила его голову, как гнилую картофелину, и, даже подыхая с мечом в затылке, не выпустила солдата.

Три уродца, так и не встав с четверенек, запрыгали к Архею, и я, двигаясь будто во сне, бросился им наперерез. Тиха Громов убивать не умеет, зато Джорек — вполне. Я выпустил его инстинкты на волю. Ударом кромки щита пришиб одного илота, мечом, на выдохе, второго. Перерубил руку третьему, а потом выпал из реальности — опять в темноту, на сей раз слегка разреженную красным сиянием.

* * *

Вечер. Небо чистое. Полная луна. Моя кровь кипит.

Наставник недоволен тем, что у меня появилась женщина.

Меня учат одному — убивать.

Пока — всего лишь в теории.

Пока.

Но уже скоро…

Он говорит. Запрещает. Резко. Жестко. Я рожден для убийства. Это моя цель. Это моя неизбежность.

Меня зачали и вырастили для этого. Еще до рождения в меня вложили необходимые качества. Меня учат убивать. Скоро экзамен.

Хотел бы я знать — кто вырастил, кто принял решение изуродовать мой разум, мое тело, мою душу? Сон не знает ответа. Сам Джорек тоже не знает.

Наставник говорит и говорит, повернувшись ко мне спиной.

Его слова будят во мне глухую злобу.

Я не против убивать, но я не хочу быть куклой. Меня воспитали львом в стаде баранов? Ну пускай… Но на льва не наденешь ошейник, хотя я и сознаю, что ошейник этот уже вшит в мою душу. Однако… ошейник непрочный. В полнолуние я ощущаю это особенно сильно.

— Ты не пойдешь к ней, — изрекает наставник. — Ни сейчас, ни потом.

Конечно, не пойду.

Я подхожу к наставнику, покорно кивая, и быстрым движением ломаю его шею.

Нельзя доверять никому.

Вслед за тем меня накрывает жаркая волна. Луна пронзает мое сердце. Я…

Что…

Со мной…

Происходит?

* * *

Когда вернулся в реальность, оказалось, что я рублюсь спиной к спине с коротышкой и отовсюду к нам тянутся когтистые лапы и отвратные серые морды на длинных морщинистых шеях. Щита уже не было, вместо него в руке красовался тяжелый кавалерийский палаш. Твари больше не вопили, хотя рты их были растянуты в омерзительных вампирских оскалах. В тишине удары клинков о плоть звучали особенно яростно. Я был забрызган ихором — так скажем, с ног до головы. Рикет был тоже облит им. Картина называлась — «Больше желтого, и нафиг красное!».

К счастью, пока так и было — я не чувствовал на своем теле серьезных ран. Ну, и все конечности были на месте, даже голова.

Поблизости в одиночестве билась Ваккарио Олмас без повязки и половины лица, которое ободрали чьи-то загребущие лапы. Где-то за правым моим плечом, судя по негромким матюгам с обилием буквы «ф», сражался Торке. У меня ныли запястья, и в ногах ощущалась слабость. Но я держался. Мы — держались.

Небо потемнело, луну вот-вот должны закрыть тяжелые тучи, похожие на белую овечью шерсть, вымазанную углем. Что будет тогда? Порождения глейва не любят света, но, кажется, сейчас луна им не очень мешает. Но если ее скроют тучи? Не возрастет ли сила и резвость тварей?

Крэнк! Нет времени размышлять!

Я воткнул меч в особо прыткую гадину, другим клинком вертя мельницу перед оскаленным худыми рожами без бровей и ресниц. Так, наверное, и выглядят порочные души, если сдернуть с них оболочку благочинности и притворства.