под нос, пока вытирала кровь Келла с клинка, прятала его в ножны. Затем она тряхнула головой, отгоняя вихрь вопросов, достала из ящика комода револьвер и вложила в кобуру. Будь у нее при себе пистолет, она бы сразу продырявила Келлу башку!
Негромко чертыхаясь, Лайла накинула плащ, но вдруг ее взгляд упал на вызванную ею и по-прежнему стоящую у стены шпагу. Этот болван забыл про нее, когда уходил. Лайла бережно подняла красивую вещицу и залюбовалась блестящим черным эфесом. Именно таким она и представляла свое пиратское оружие – вплоть до узора, вытравленного на рукояти. Ножны загудели под ее ладонями, точь-в-точь как тот камень. Лайле хотелось держать это оружие, не выпускать из рук, – странное, глубинное желание, которое вызывало подозрение. Лайла знала, что такое настоящее желание, как оно шепчет, поет и ревет в крови. Это было нечто похожее, но другое – какая-то подделка.
Лайла вспомнила, что почувствовала, когда лишилась камня: внезапное головокружение, слабость, словно из тела в момент высосали всю энергию. Это подозрительно напоминало кражу, хитроумный фокус, ловкость рук. Так всегда бывает. Публика следит за одной рукой фокусника, а на другую не обращает внимания. И здесь так же. Лайла засмотрелась на прекрасную шпагу, на чудеса и не заметила, как магия выпила ее силы.
«Дурная магия», – сказал Келл.
«Нет, – подумала Лайла. – Хитрая магия».
А хитрый всегда опаснее дурного – тут и к гадалке не ходи. Это-то Лайла знала наверняка. Поэтому скрепя сердце она подошла к окну и выбросила шпагу. «Туда ей и дорога», – подумала Лайла, провожая ее взглядом.
Всматриваясь во тьму, Лайла задумалась: куда же делся Келл? Этот вопрос порождал кучу других, и, понимая, что никогда не узнает ответ ни на один, девушка захлопнула окно и пошла искать, где бы выпить.
На крыльцо таверны «В двух шагах», чуть не рухнув на пороге, вывалился мужчина. «Хитрые ублюдки», – подумал он, цепляясь за дверь. Разумеется, когда он входил в таверну всего пару часов назад, ступенек здесь не было. А если и были, то явно не такие узкие и не в таком количестве. Возможно, сейчас их даже больше. Он попробовал их сосчитать, но в глазах все расплывалось, так что он махнул рукой и некоторое время стоял, пошатываясь.
Человека звали Бут, и ему надо было отлить.
Эта мысль выплыла из тумана и ярко засветилась в мозгу. Бут чуть ли не кубарем скатился по ступенькам и зашаркал сапогами по мостовой, направляясь к ближайшему проулку. Из приличия он не стал мочиться прямо на ступеньки, хотя они и появились невесть откуда.
Бут свернул за угол таверны, только теперь заметив, как вокруг темно: он не увидел бы собственную руку, даже если бы не был пьян и мог на нее посмотреть, но глаза слипались, и это не имело значения.
Бут прислонился лбом к холодной каменной стене и помочился, тихо напевая под нос матросскую песенку, в которой говорилось о женщинах, вине и… еще о чем-то, он сейчас не мог вспомнить, о чем именно. Затем он застегнул штаны, шагнул к выходу из проулка и зацепил ногой что-то твердое. Оно отлетело и ударилось о стену с глухим лязгом. Возможно, Бут не обратил бы на это внимания, но порыв ветра качнул ближайший фонарь, озарив темный проулок внезапной вспышкой.
У стены блеснул металл, и Бут вытаращил глаза. Он был мертвецки пьян, но близость поживы всегда отрезвляет. Фонарь качнулся обратно, и в наступившей темноте Бут опустился на четвереньки и стал ползать в грязи, пока не нащупал добычу.
Он с трудом встал на ноги и, пошатываясь, направился к фонарю. Оказалось, что он держит в руках шпагу в ножнах. Рукоять блестела не серебром, золотом или сталью, а черным глянцем. Черная, как нефть, и гладкая, как камень. Бут взялся за эфес и, достав оружие из ножен, охнул от восхищения. Клинок был таким же блестящим и темным, как рукоять. Необычная и наверняка редкая вещь. Потянет на кругленькую сумму – на о-очень кругленькую! Конечно, если сбыть в нужном месте. Главное, чтобы никто не подумал, что эта штука краденая. Что нашел, то твое. Что твое – то и продал. Вот и все.
Хотя, конечно, оружие странное.
Пальцы, которыми Бут обхватил рукоять, покалывало. «Забавно», – подумал он спокойно и отрешенно, как обычно бывает при сильном опьянении. Его ничего не тревожило, во всяком случае, поначалу. Но затем он попробовал выпустить шпагу – и не смог. Бут приказал пальцам разжаться, но они не слушались и крепко держали блестящий черный эфес.
Бут тряхнул рукой – сначала легко, а потом энергичнее, но так и не сумел оторвать пальцы от оружия. Затем вдруг в руку будто ударила молния: он ощутил жар и холод одновременно. Неприятное чужеродное ощущение поднялось по руке, зашевелилось в груди, и в свете фонаря Бут, трезвея от ужаса, увидел, что вены на тыльной стороне ладони, запястье и предплечье почернели.
Он затряс рукой так сильно, что едва устоял на ногах, но не смог избавиться от оружия. Шпага словно приросла к ладони.
– Отпусти, – прохрипел он, не зная, к кому обращается, – к собственной руке или к зажатой в ней шпаге.
Но в ответ рука, которая держала оружие и, казалось, больше ему не принадлежала, медленно повернула клинок острием к животу Бута.
– Какого черта?! – закричал он, борясь с самим собой, отчаянно вцепившись в руку со шпагой. Но силы были неравны, и одним метким ударом его собственная рука вогнала шпагу в живот Бута по самую рукоять.
Мужчина со стоном согнулся, так и не разжав руку. Черная шпага засияла внутренним темным светом, а затем начала растворяться, обращаясь в дым. Оружие медленно таяло, и дым проникал в рану, в тело умирающего. Сердце Бута на миг остановилось, а потом забилось еще быстрее, равномерно и
