один!
Гриша неловко оглянулся. Толстый иностранец смотрел на них. Дауге говорил тихо, но Грише казалось, что его слышит весь зал.
– Почему я остался один? За что? Почему именно меня… именно я должен быть один? Ведь я не самый старый, тезка. Михаил старше, и твой отец тоже…
– Дядя Миша тоже идет в последний рейс, – робко напомнил Гриша.
– Да, – согласился Дауге. – Миша наш состарился… Ну, пойдем выпьем.
Они вошли в бар. В баре было пусто, только за столиком у окна сидела какая-то красивая женщина. Она сидела над пустым бокалом, положив подбородок на сплетенные пальцы, и смотрела в окно на бетонное поле аэродрома.
Дауге остановился и тяжело оперся на ближайший столик. Он не видел ее лет двадцать, но сразу узнал. В горле у него стало сухо и горько.
– Что с вами, дядя Гриша? – встревоженно спросил Быков-младший.
Дауге выпрямился.
– Это моя жена, – сказал он спокойно. – Пойдем.
«Какая еще жена?» – подумал Гриша с испугом.
– Может быть, мне пойти подождать в машине? – спросил он.
– Чепуха, чепуха, – сказал Дауге. – Пойдем.
Они подошли к столику.
– Здравствуй, Маша, – произнес Дауге.
Женщина подняла голову. Глаза ее расширились.
Она медленно откинулась на спинку стула.
– Ты… не улетел? – сказала она.
– Нет.
– Ты летишь позже?
– Нет. Я остаюсь.
Она продолжала глядеть на него широко раскрытыми глазами. Ресницы у нее были сильно накрашены. Под глазами сеть морщинок. И много морщинок на шее.
– Что значит – остаешься? – недоверчиво спросила она.
Он взялся за спинку стула.
– Можно нам посидеть с тобой? – спросил он. – Это Гриша Быков. Сын Быкова.
Тогда она улыбнулась Грише той самой привычно-обещающей ослепительной улыбкой, которую так ненавидел Дауге.
– Очень рада, – сказала она. – Садитесь, мальчики.
Гриша и Дауге сели.
– Меня зовут Мария Сергеевна, – сказала она, разглядывая Гришу. – Я сестра Владимира Сергеевича Юрковского.
Гриша опустил глаза и слегка поклонился.
– Я знаю вашего отца, – продолжала она. Она перестала улыбаться. – Я многим ему обязана, Григорий… Алексеевич.
Гриша молчал. Ему было неловко. Он ничего не понимал. Дауге сказал напряженным голосом:
– Что ты будешь пить, Маша?
– Джеймо, – ответила она, ослепительно улыбаясь.
– Это очень крепко? – спросил Дауге. – Впрочем, все равно. Гриша, принеси, пожалуйста, два джеймо.
Он смотрел на нее, на гладкие загорелые руки, на открытые гладкие загорелые плечи, на легкое светлое платье с чуть-чуть слишком глубоким вырезом. Она изумительно сохранилась для своих лет, и даже косы остались совершенно те же, тяжелые, толстые косы, каких давно уже никто не носит, бронзовые, без единого седого волоса, уложенные вокруг головы. Он усмехнулся, медленно расстегнул плотный теплый плащ и стащил плотный теплый шлем с наушниками. У нее дрогнуло лицо, когда она увидела его голый череп с редкой серебристой щетиной возле ушей. Он снова усмехнулся.
– Вот мы и встретились, – сказал он. – А ты почему здесь? Ты ждешь кого-нибудь?
– Нет, – проговорила она. – Я никого не жду.
Она посмотрела в окно, и он вдруг понял.
– Ты провожала, – тихо сказал он.
Она кивнула.
– Кого? Неужели нас?
– Да.
