ледяное крошево тает на искусанных до крови губах.
Котельники остались позади, и сейчас я на Октябрьском проспекте. «Ухтомка» (завод, заложенный еще в царское время) – вот она, можно сказать, рукой подать. Главное до бомбаря дойти. Я уже вижу забор и контуры разрушенных цехов с провалившимися крышами. Колоритное место. Считай, готовые декорации – хоть кино про войну снимай. Еще до Удара, как говорили мужики в Убежище, это место было мечтой для «залазеров».
Мысли и воспоминания. Наше проклятье и наша надежда. Внезапно за спиной раздается низкий угрюмый рык. Вздрагиваю. Оборачиваюсь. Даже с моим «ночным» зрением я с трудом различаю, как во мраке, шагах в пятнадцати от меня, белеет огромный силуэт зверя. То, что это именно тот волкособ, который напал на меня, я не сомневаюсь – на его шкуре, как раз на груди, я вижу кровавые разводы.
«Опа! – по моей спине бегут мурашки. – Живучий, зараза! И чего теперь мне делать? Тварь! Пять пуль словить – и хоть бы что. Как он умудрился из-под завала выбраться?»
Странно, но особого страха я не чувствую, хотя понимаю, что животному ничего не стоит броситься на меня и разорвать. Скорее, я испытываю любопытство. Уж слишком нетипичное поведение для волкособа. Он явно что-то задумал. Вот только что?
Волкособ стоит, пригнув башку. Я слышу его размеренное дыхание, которое словно обжигает мою плоть, лаская огнем ненависти обмороженное лицо.
«Почему не нападает? Точно загоняет куда, – проносится у меня в голове. – Ведь я почти безоружен. «Макар» с тремя патронами не в счет».
– Эй! – слабо кричу я. – Чего застыл, давай! – вялый взмах руки.
Зверь не двигается, лишь буравит меня взглядом.
Я медленно, старясь не привлекать внимания волкособа, достаю пистолет. Обмотанная изолентой рукоять удобно ложится в руку. Замерзшие пальцы не слушаются меня. Тактильные ощущения почти исчезли, словно конечности вырезаны из дерева.
Услужливая память являет картинку из прошлого, когда зимой поисковики приволокли с поверхности Игната, крепкого мужика, слывшего среди обитателей Убежища опытным следопытом. Но даже он ничего не смог противопоставить буйству природы. Обмороженный и окровавленный, Игнат, прижимая руку с почерневшими пальцами к ОЗК, лишь тихо матерился, когда его втащили через шлюз в тамбур.
Внезапно налетевший буран – и из отряда в пять человек найти дорогу обратно сумел только Игнат. Я, тогда еще будучи пацаном, зашедшим в медблок, никогда не забуду того, как Хирург, деловито осмотрев разведчика, глухо обронил: «Ампутация», – и потянулся за небольшим топориком.
Наверное, мы очерствели, но я навсегда запомнил, как Игнат, вздрогнув, жадно припал к фляге с разведенным водой спиртом, нашим эрзац-наркозом, а затем, прикусив воротник бушлата, положил руку с растопыренной пятерней на грубо сколоченный деревянный стол, весь покрытый зарубами и до черноты въевшимися пятнами крови.
Добровольная плаха нового мира, где вместо толпы зевак, застывших в предвкушении казни, стоят в очереди безразличные до чужого горя обитатели Убежища, чтобы избавиться от гниющей конечности с начавшейся гангреной.
Пять размеренных глухих ударов раздаются отголоском набата в моих ушах. Мертвая тишина заполняет паузы. Ни стонов, ни слов сожаления, лишь скрип зубов Игната по прикушенному вороту. Но меня до самой смерти будет преследовать отчаяние в слезящихся глазах сурового мужика.
Только через некоторое время, пройдя через мясорубку боя с беспилотником, я понял, что Игнат оплакивал не отрубленные пальцы, упавшие со стола в грязно-бурое месиво на полу медблока, но свою судьбу! Кому теперь нужен разведчик с рукой, превратившейся в шпатель…
Видение прошлого уносит порыв пробирающего до костей ветра, от которого не спасает ни пара свитеров, натянутых друг на друга, ни плотная ткань утепленного комбеза.
«Эх, пальцы мои, пальцы!» – мелькает в голове, когда я пытаюсь нащупать спусковой крючок.
Холода нет, есть лишь жгучая ненависть, в первую очередь к самому себе, желание отомстить за отряд и вернуться к Машеньке любой ценой. Я должен выжить!
Застываю с пистолетом в вытянутой руке. Волкособ стоит метрах в десяти. Метель усиливается. Ветер, царапая ледяными иглами ОЗК, точно вознамерился содрать его с меня.
– Караулишь? – спрашиваю я, обращаясь к зверю. – Ждем кого?
В ответ раздается приглушенное рычание.
Заметив неподалеку фордовский внедорожник с распахнутыми передними дверями, медленно отхожу к нему. Тут же замечаю, как под густой шерстью волкособа бурунами ходят мышцы.
Передние лапы, так похожие на огромные человеческие руки, сгибаются в локтях. Тыльная сторона ладони, проворачиваясь в суставе, как на шарнире, почти касается могучего предплечья. Зверь, подбирая задними лапами снег, припадает к земле.
Я ныряю на переднее сиденье автомобиля. Прикрываю дверь, оставляя лишь узкую щель. Понимая все безумство затеи, я, развернувшись в полкорпуса, дрожащей рукой целюсь в голову волкособа. Тварь делает шаг в сторону и скрывается за машинами. Я вижу, как из-за них на меня смотрят красные буркала. И от этого немигающего, мертвого взгляда становится по-настоящему жутко.
«А ты, брат, ученый, – натужно усмехаюсь я. – Шаришь. Ну что же, и мы тогда подождем».
