Карлик, оставив дверь приоткрытой, отступает в глубь коридора.
Обернувшись, я обнаруживаю, что Вольдемар уже склонился над аквариумом, выбирая очередную жертву творческого вдохновения. Выжигательный прибор, пристроенный на угол стола, едва слышно потрескивает, накаляясь.
Не сказав ни слова, выхожу. На душе мерзко. За человека не считают.
Захлопнув за мной дверь, надсмотрщик проворно топает в направлении камер.
Дверь, отделяющая блок кухни и комнаты Вольдемара от прочей части подземелья, уже открыта во всю ширину.
Господин Кнут решительно проходит через нее.
Значит, мне не завтрак готовить придется…
Приближаемся к туалету и банно-прачечному комплексу.
Не замедляя шаг, карлик сворачивает налево.
«Он все знает», – я обмираю. Желание сесть на пол, закрыть голову руками и… будь что будет – становится нестерпимым.
Но страх настолько силен, что тело продолжает двигаться на автомате, не согласуя действия с разумом. Шаг, еще шаг…
Поворот – замираю.
Тело Феди лежит на полу. Вместо лица – черная кровавая каша, из которой нелепо выступают белесые кости и обнаженные по самые десны зубы. Ярко блестит золотая коронка. Сквозь рваные раны на груди проступают дуги ребер. Из распоротого живота вывалились зловонной кучей клубки сизых внутренностей.
Что я наделала…
Неожиданно сильный рвотный позыв бросает на колени.
Желчь обжигает носоглотку.
Сквозь кашель я различаю хохот карлика.
– Какие мы нежные, – презрительно кривится плешивый Призрак, пристроившийся у шкафа. – Ты зачем ее привел?
– А ты сам хочешь с обглодышем мараться? – с ухмылкой поинтересовался Господин Кнут. – Я вот лично такого желания не имею. Худосочная, проблевалась?
– Да, – зажимая рот ладонью, просипела я, не уверенная в окончательности победы воли над желудком.
– Тогда бери мешки и упаковывай тело.
Не понимая происходящего, но повинуясь въевшемуся в кожу страху, поднимаюсь на ноги и бреду к телу Феди. Стараюсь не смотреть на развороченный живот, на бесстыдно выставленное на обозрение сморщенное мужское достоинство, на изуродованное лицо. Но взгляд словно магнитом тянет, тянет…
– Сами справитесь? – интересуется Призрак, позевывая.
– Иди, – машет карлик. И набрасывается на меня: – Чего таращишься, дура! Вон мусорные пакеты лежат – возьми. Тебе еще полы здесь мыть и стены. А времени в обрез. Шевелись!
Вздрогнув, поднимаю рулон одноразовых мусорных пакетов.
– Ты сам Великой Екатерине доложишь? – бросает в спину приближенной к Старухе особе карлик.
– Про труп?
– Да. И что нужно крыс срочно потравить, а то и в жилой сектор могут полезть. Не знаю, как ты, а я не хочу проснуться оттого, что какая-то прожорливая тварь грызет мое лицо. Оно мне дорого как память о папе, которого я не знал.
Не сразу, но смысл сказанного просочился в одеревеневший от страха мозг. Крысы. Они думают, что Федю загрызли крысы. А это значит, они не знают, что к этому моменту он был мертв. И выходит…
Что следует из подобного умозаключения? В голове никак не хочет формироваться мысль. Но страх, ворча, ослабляет хватку ледяных пальцев.
Засовывая окровавленное тело в мешок, я отчего-то вспоминаю нашу первую ночь. Все вышло так нелепо и от этого даже мило. А потом перед глазами встала последняя ночь. Не вчерашняя, а та – в палатке. Гадкое чувство удовлетворения довольно попискивает в глубине души.
Застывшее тело не желает помещаться в мешке. Мешают разведенные в стороны руки.
– Почему ты так долго? – нервно торопит Господин Кнут, словно домашнего любимца поглаживая пристроенную на изгибе локтя плеть.
– Не сгибаются, – усердно кряхчу я.
Карлик несколько мгновений рассматривает меня, затем опускает взгляд на тело.
– Ломай.
– Но… – растерялась я.
Пройдясь плетью по моим ребрам, надсмотрщик берет с полки пилу. Ту самую, которой, по словам Феди, я должна была перепилить цепь.
– Не можешь сломать – пили. И быстро!
Зажмурившись, я с остервенелым отчаянием рванула инструмент на себя. Хищно скалящее зубы полотно завибрировало, загудело.
