Михаил сидел голым задом на сложенной в несколько раз рубашке и грустно рассматривал превратившуюся в мокрый осклизлый комок пачку сигарет и бесполезную теперь зажигалку.
«Вот идиот, не догадался вытащить, когда пиджак снимал», – подумал он, и вот тут его разом, словно за обнаженный электропровод схватился, скрутило дикое отчаяние. Наконец, повторно и теперь уже на трезвую голову, он осознал, ЧТО на самом деле произошло. С фотографической точностью вспомнил минуты, предшествующие его появлению здесь, самые последние слова Герты. Они с Людмилой подтащили его, впавшего в полную прострацию, к засветившейся в полутемной мастерской сиреневой рамке, за которой ярко сияла небесная голубизна.
– Ну, счастливого пути, засранец, – будто бы даже с участием произнесла валькирия, и вдруг он ощутил сильный, совсем не женский удар (аж позвоночник хрустнул) между лопатками, от которого головой вперед полетел в очерченный рамкой проем. – Удачи в новой жизни, да укоротит аллах твои дни…
Вот же стерва, жаль, что не вышло Лютенса на нее натравить. Таких не просто убивать надо, таких, чтоб неповадно было, банде оголодавших в лесах моджахедов отдать на потеху…
Но мысль об изощренной мести мелькнула и ушла, вытесненная заботой о собственной судьбе. Что там приказал своим сучкам Ляхов – «выбросить на окраину Москвы, в двадцать седьмой год… В гости к Троцкому… Рабселькором… У нас не только императорская Россия и «другая Америка», у нас и еще параллели имеются…»
Да что же это такое, на самом деле? Кто они такие, откуда все это узнали? Квартиру заимели «нехорошую», почище, чем у Булгакова, проходы разыскали в миры разные… Ну что он за идиот, в самом деле?! – Волович сжал голову руками и снова завыл, раскачиваясь, как хасид на молитве. Все ведь у него было! Даже когда переворот не удался, сумел отмазаться, в доверие, можно сказать, вошел, должность предложили. В самой середине тайн всяческих оказался. Денег вокруг немерено, если они даже не в сейфах, в обычных секретерах кубометрами лежали! Потерпел бы чуток, своим по-настоящему стал, законное право на переходы в иные миры получил…
Они все, и Ляхов, и девки его – быдло ведь тупое, доверчивое. Стоило покрутиться рядом с ними, поулыбаться, слова нужные произнести, ошибки кое-какие признать – вот и приняли за своего, министром пообещали назначить… Где им еще по-настоящему талантливых, креативных людей взять?
«Да нет, не так все!» – Волович вскинул голову, опять заскрипел зубами, он умел это делать так (часто непроизвольно), что еще в студенческой компании особо нервные товарищи, кто посильнее его был, по шее давали. Уж больно громкий и противный звук получался, будто гвоздем по стеклу.
Он вовремя подслушал, что на самом деле Ляхов все про него понял и подруге своей рассказал, мол, мерзавец и подонок Миша Волович, сука, каких мало, предатель урожденный. Использовать таких можно и нужно, по обстоятельствам, но относиться – как к гондону после употребления… Так и сказал, а Людмила, которой Михаил бы, позволь она, колени целовал, и выше все, хихикала при этих словах… И про фотокарточку Ляхов угадал (не мог же знать), что покопался Волович в ящиках письменного стола и нашел там конверт с фотографиями, на которых все их валькирии в разных видах были изображены, в том числе и совсем «ню».
Те самые фотографии, что делались в «оперативных целях» Майей по поручению Ларисы вскоре после прибытия валькирий на Землю и что Секонд передал Фесту, когда тот выбирал себе напарницу-связную. На одной из них Вяземская сидела на мраморном диване у бассейна в «термах баронессы Эймонт»[103] совсем голенькая, в позе андерсеновской русалочки на набережной Копенгагена.
Эту фотографию Волович, впав в вожделение, и украл, в расчете, что едва ли Ляхов просматривает свою коллекцию регулярно, да и пропажу одного снимка из полусотни психологически проще списать на что угодно другое, нежели похищение именно Воловичем за недолгое пребывание в квартире.
Да, угадал Фест. Оч-чень сильные чувства вызывала у Воловича девица, и рассматривал он ее фото почти каждую ночь, теша себя эротическими фантазиями. А если бы сейчас она попала ему в руки…
Но и эти мысли, на короткое время отвлекшие от ужаса текущего момента, тем же ужасом и были смыты. Что толку мечтать о мести подлым девкам, если не представляешь, что с тобой самим тут сделают? Как бы не то же самое, хоть и в переносном смысле. А бросят в тюрьму, как шпиона, может случиться, что и в прямом. И о нравах троцкистских прихвостней и тогдашних тюрем он из литературы представление имел. Тем более из «мемориаловской» литературы, имевшей обычай многократно действительно творившиеся в советской России ужасы преувеличивать. Мало им реально расстрелянного миллиона (а кто разбирался, сколько из них – за дело?), обязательно нужно сообщить, что двадцать, еще лучше – сорок!
Ну ничего, скоро Волович сам сможет убедиться, что там в тех книжках правда, а что за хорошее вознаграждение придумано. Тем более реальность все же параллельная, вместо Сталина – Троцкий и, как верно заметил Фест, – «все свои». Глядишь, и удастся как-нибудь договориться. Не дурак ведь Миша Волович, журналист от бога, и образование получше, чем у здешних «товарищей», пусть даже и Ильф среди них, и Петров, и Олеша с Катаевым, и Булгаков… Он про них все знает, они про него – ничего. Значит, фора есть. И профессиональная подготовка, плюс опыт целого века, очень непростого…
Главное, чтобы на уездном каком-нибудь уровне сразу в концлагерь не законопатили или к стенке не поставили. Да нет, не должны. Вид у него не тот. Любой, самый мелкий гэпэушный начальник заинтересуется, что это за фрукт ему попался. И «наверх» доложит. А с теми, кто «наверху», он сумеет на нужном языке пообщаться.
Не то чтобы Михаил так уж повеселел, но врожденная приспособляемость сама собой включилась. Хоть на половину или даже на четвертушку, но он
