Ум за разум заходил от беспрестанных упражнений на вычитание и автоматического сравнения возраста покойников с собственным.
Однако на самом деле всё оказалось не таким уж страшным. «Человек не скотина, ко всему привыкает».
Подождав всего около получаса на остановке, Михаил втиснулся в трижды переполненный автобус марки «Лейланд», больше похожий на дореволюционный катафалк. Представить было невозможно, как это разболтанное сооружение, нещадно дымящее тридцатисильным, кажется, мотором, ухитрялось влачить полсотни пассажиров по плохой булыжной дороге.
Сразу и навсегда Волович понял, что ни Зощенко, ни Ильф с Петровым ни в коей мере не очерняли «советскую действительность», напротив, весьма её приукрашивали. Просто потому, что для них она была
С измятыми чужими локтями боками, оттоптанными ногами, стократно обматерённый и названный разными другими словами за буржуйскую внешность и нерасторопность, он, наконец, вывалился вместе со всей толпою на конечной остановке, на Смоленском рынке.
Зато удалось сэкономить целый пятак: кондуктор так и не смог до него добраться, а передавать рубль через «граждан» Волович справедливо счёл крайней глупостью. Заодно выяснил, что это трамвай во все века и на всех маршрутах стоил три копейки, а автобус как средство более современное и даже роскошное (почти такси) – от пяти копеек до гривенника, зависимо от протяжённости пути.
А пятак, к вашему сведению, – как раз стопка водки «на розлив». Именно в ней Михаил сейчас испытывал немыслимую потребность. Такие переживания, такие приключения, стресс, который не пережила бы половина московских «креаклов» – и четвёртый день ни капли!
Увидев рядом с воротами рынка синий фанерный киоск, на котором красовалась откровенная, лишённая всякого ханжества вывеска «Моссельпром. Водка – пиво», Волович испытал чистую, незамутнённую радость.
Ларёчник в белом, но порядочно грязном фартуке и военной фуражке без кокарды зачерпнул ковшиком на длинной ручке прозрачную водку из лужёной «ендовы» (вспомнил журналист название ёмкости), аккуратно вылил в гранёную стограммовую стопку. С краями налил, и ни капли мимо. Михаил сглотнул порцию мгновенно и только потом заметил, что ларёчник (или – целовальник?) протягивает ему кусочек чёрного хлеба грамм тоже на сто, с уложенными сверху двумя маленькими кильками.
– Закусите-с, «тычком» не положено, – вежливо сказал тот.
Сервис, однако, и забота о здоровье трудящихся[60].
Мир сразу окрасился в куда более оптимистические цвета, хоть и Смоленская площадь ничем не напоминала ту, какой она станет почти веком спустя, и денёк был не слишком солнечный.
– Изволите повторить? – верно понял настроение клиента ларёчник.
Очень хотелось, пусть водка и уступала по всем параметрам и кристалловской, и «Кауфману». Но сорок в ней точно было, хотя и ёмкость не опечатана, и приборов слежения не заметно. Тогда, как и во времена Гиляровского, контроль был персонифицирован: разбавлен продукт – можно и в рыло получить, опять же «не отходя от кассы». И Уголовный кодекс за такое стихийное проявление «гражданской активности» не наказывал.
– Пока хватит, благодарю вас, лучше пива кружечку…
Невиданная на «Смоленке» вежливость странного клиента слегка даже шокировала ларёчника. Пиво подал почтительно, присовокупив к нему два серых бубличка, посыпанных крупной солью. Только что не добавил: «Извольте, вашсиясь!» И выдал сдачу – восемьдесят пять копеек мокрыми медяками и серебряными гривенниками, пятиалтынными и двугривенными – все эти наименования по-прежнему были здесь в ходу. В общем – куда милее звучит, чем эрфэшные «пятихатки» и тысячи.
Не спеша выцедив вкусное, холодное, ни на процент не разбавленное пиво, обозревая при этом намётанным репортёрским глазом окрестности, Волович закурил и степенно двинулся в сторону «старого» Арбата. Он-то, Михаил знал, архитектурно почти не изменился за прошедшие (в обратную сторону, как киноплёнку отмотать) годы. Только пешеходной зоны не было, фонарей и плитки. Взамен тот же неизбежный булыжник на мостовой, да трамвайные пути занимают половину проезжей части. А здания никуда не делись, стоят, как и в следующем веке, и вывесок на стенах, над дверями и витринами не меньше, лишь содержание другое, да качество исполнения.
Такой именно Арбат, до реконструкции, Михаил помнил едва-едва. Ему было лет пять, кажется, когда началась тотальная перестройка улицы[61], и застрял в памяти почему-то дождливый и туманный день и он сам, едущий с матерью в трамвае мимо этих самых зданий. Но картинка сохранилась сероватая и мутная, как на недодержанной в отработанном проявителе фотографии. Сейчас же всё прямо лезло в глаза своей насыщенностью, цветами, запахами, бытовыми деталями.
А вот и искомое! Знаменитый «Дом с рыцарями» на углу, и над четырёхстворчатыми дверями входа – вывеска, составленная из разноцветных электролампочек: «Торгсин». Ниже, помельче, обычными буквами – «Московский городской трест розничной торговли».
Волович проверил, на месте ли заветная двадцатка, и вошёл. Солидного вида швейцар со старорежимной бородой (в Советской России бороды отчего-то носили только священники и швейцары самых солидных заведений. Ну, ещё некоторые академики и товарищи Луначарский с Красиным. Но те в основном – эспаньолки) покосился на него подозрительно, однако ничего не сказал.
«Прошёл фейс-контроль по самому краешку», – подумал Михаил.
Магазин буквально поражал! Размерами, роскошью отделки и ассортиментом товаров. Не Воловича, конечно, поражал, видевшего «Ашаны» и «Икеи»,
