Жизнь эльфов

– Вещь, которую я сочинила, – ответила она и увидела, как удивился Маэстро.

– Это твое первое сочинение? – спросил один гость, который был еще дирижером оркестра.

Она кивнула.

– А у него есть название? – спросила Леонора.

– Да, – сказала она, – но я не знаю, надо ли его говорить.

Все засмеялись, и Густаво шутливо поднял бровь.

– Сегодня вечером простится все, – сказал он, – ты можешь произнести название, если потом сыграешь пьесу.

– Она называется Себе на беду он был немец, – ответила она.

Собравшиеся рассмеялись, и Клара поняла, что не одна она была адресатом остроты Маэстро. Еще она увидела, что он смеется от чистого сердца и одновременно угадала в нем то же волнение, с каким он сказал ей: вот тут я тебя узнаю.

Потом она заиграла и случилось три события. Первое, что случилось, – это изумление всех присутствовавших на ужине, которые от игры Клары застыли как соляной столб, второе – вода, звеневшая о камни сада, зазвучала громче, и Клара поняла, что жила с этой музыкой с того момента, когда впервые услышала звон ручья, и третье – явился нежданный гость, чья фигура вдруг возникла в дверном проеме.

Рафаэле Сантанджело, прекрасный, как все ангелы Дуомо, улыбался и смотрел на Клару.

Храм Туманов Малый эльфийский совет

– Она знает, что камни живые. Она не забывает об этом даже в городе. И она чудесно играет. Но по-прежнему слишком одинока.

– С ней рядом Леонора, и Петрус всегда начеку.

– Он слишком много пьет.

– Но он опаснее когорты воинов-трезвенников.

– Я знаю, мне доводилось видеть, как он пьет и сражается и как он переубеждает целые когорты враждебных нам советников. И силы Клары растут. Но сколько нам отпущено времени? Возможно, нам не удастся спасти даже наши собственные камни.

Евгения В годину войн

После апреля и инцидента с итальянским письмом на ферме протекло несколько месяцев, безвкусных, как пресное тесто. Ушло одно время года, его сменило другое. Марии исполнилось двенадцать лет, а снегопада не случилось. Лето было неожиданным. Никогда еще не видели люди погоды изменчивей и сумбурней, словно небо никак не могло решить, что затеять. Грозы Иванова дня разразились до срока. Жаркие вечера сменяли по-осеннему хмурые дни, когда казалось, что лето закончилось. Потом оно все же установилось, и целыми ордами вернулись стрекозы.

А Мария продолжала беседовать с лесными зверями. Слухи о блуждающих тенях все сильнее волновали заячье племя, которое, видимо, оказалось чувствительнее остальных зверей. Но и олени сетовали, что местность скудеет, что-то словно разлаживалось, но непонятно как. И, хотя в деревне перемен не замечали, там шла привычная жизнь, но Мария с удивлением видела, что природа чахнет, а дар бабулек растет.

Это наглядно проявилось в конце января – в именины Леоноры. Жанетта целый день была прикована к печи, кухня превратилась в кабинет алхимика, ибо к вечеру они ждали в гости брата отца с невесткой, ехавших с самого юга. Ужин состоял из цесарки с трюфелями, печеночного паштета и густого говяжьего супа с зеленью и чесноком (приправленного золотистыми, хрустящими жареными артишоками, от одного взгляда на которые рождался такой аппетит, что не залить никаким вином). То был ослепительный триумф. Когда трапеза наконец завершилась кремовым тортом и знаменитым айвовым мармеладом от Евгении, горница превратилась в скопище животов – довольных, отупевших и раздутых до несварения. Но к двум часам ночи в спальне Анжелы, которую та уступила Марселю и Леонтии, случился страшный переполох, разбудивший всю ферму. В темноте едва нащупав свечки, домочадцы зажгли их и явились в спальню, где бедный Марсель так корчился от печеночной колики и сильного жара, что казалось, часы его сочтены. Евгения, которой всю ночь снились глубокие пещеры, где сверху падала липкая желтая масса каких-то отложений, с радостью очнулась от кошмара и тут же оказалась в другом. Она засеменила вслед за всеми, поправляя сползший на ухо ночной чепец, но вид больного на одре страданий разом пробудил ее и прочно поставил на ноги, одетые в шерстяные носки.

Она уже и прежде лечила все межгорье от разнообразнейших хворей, с которыми к ней обращались, и тут же расписывала солидный перечень сиропов, растворов, настоек, отваров, полосканий, мазей, притирок, примочек, бальзамов и горчичников собственного изготовления, оделяя даже тех больных, чьи шансы на выздоровление были совсем малы и на чьих похоронах она затем с грустью присутствовала. Но как ни странно, здесь она впервые оказалась возле больного в роковой час. Кризис наступал со всех сторон, и надо было принимать бой. Впрочем, она и не собиралась бежать. Напротив, у нее возникло чувство, что жизнь всеми дорогами вела ее именно в эту маленькую комнату скорби.

В отличие от Анжелы, которая была женщиной с напряженной внутренней жизнью, чей душевный жар с годами постепенно остывал, Евгения воспринимала мир как набор обязанностей и дней, которые достаточно оправдывал сам факт их существования. С утра она вставала, молилась, кормила кроликов, потом готовила свои снадобья, снова молилась, шила, штопала, драила, ходила собирать лекарственные травы или мотыжить огород,