пустоту, и если бы славные защитники селения хоть немного знали физику, они бы поняли, что оказались в невероятном присутствии источника антиматерии, опровергающего всю механику известного мироздания.
Погибли и другие защитники. В церкви стрелы возобновили свой изначальный ритм атак. Передышки не было, выбитые ударной волной камни разлетались во все стороны. Дождь бил наотмашь, и раненые уползали под струями воды, колючими как иглы. Троих задавило насмерть каменными плитами, выбитыми из основания колокольни, еще двое погибли от ранений копьями, которые теперь жалили с новой силой.
Пятеро мужчин, которым было поручено защищать укрывшихся в церкви, беспомощно присутствовали при разгроме, и с первыми погибшими исчезла надежда на то, что волшебной силы Марии окажется достаточно для спасения от погибели. Кюре и Леон Сора теснее сплотили ряды своей паствы, пока трое сельчан ползком направились к жертвам и попытались оказать им посильную помощь. Увы, могли они немного. Бессилие жгло им душу.
Ах это бессилие… Бесконечно слабы человеческие твари, но беспредельна и их отвага в последние часы, когда рушится все. Мы уже говорили, что снежное небо встало за полем сражения, словно выжидая на границе опушки. И это чувствовали люди в церкви, так же как те, кто защищал ферму Лоретты или ждал с Андре в лесу, потому что снежное небо в это мгновение, когда все готово было рухнуть, пробуждало в каждом человеке какую-то давнюю, затаенную мечту. И конечно, первым кинул клич воодушевления для всех сердец – Жежен. Надо сказать, что его греза, как станет ясно в дальнейшем, была, возможно, не меньше всех этих прекрасных и неуловимых мечтаний, но он и в тот день оставался самим собой – верным и насмешливым. И когда удалось справиться с оторопью при виде распоясавшегося врага, с горечью осознав его мощь и коварство, Жежен понял, что они слишком долго препираются с собственным страхом. Настал час платить за жизнь в любви и с добрым вином. К тому же ему не слишком улыбалось утонуть или быть раздавленным каменным блоком. Он был не прочь умереть достойно, как мужчина, а не ползать слизняком под облаками. А уж кто, дьявол или другая какая злокозненная сила наслала эту бурю, заботило его не больше, чем кулинарные рецепты жены. К тому же ему становилось ясно, что лучники, которые пускают подлые стрелы, стоят за горой. Он знаком подозвал Рири и Риполя и, когда они собрались возле Леона Сора, сложив ладони рупором, заорал:
– Все в мастерскую Шашара!
Скоро мы узнаем, чем он собрался там заняться, но видите, их бессилие уже проходит и больше не вернется. И случились еще другие радикальные изменения там, перед фермами, которые окружала сотня набитых сумерками чучел.
И тут появилась Роза. Все вокруг прочно стояли на земле, она же жила в небе, и пищу ей давали волны и ручьи – в этой стране лугов, – отсюда ее неколебимая скромность и что-то особенное, неуловимое, прозрачное, как бегущая вода. Когда Мария обнимала мать перед сном, она могла почувствовать, что грусть, которая у отца осела, как ил и глина, в Розе текла рекой, и несла вниз по течению утраты, и примешивалась к ее влажному дыханию, и никто не угадывал силу этого потока грусти. И если Андре, хотя и предчувствуя удивительную судьбу своей дочери, все-таки спал спокойно, то потому, что знал силу Розы, такой хрупкой на первый взгляд. Сколько ни приглядывайся к этой крестьянке, такой скромной и незаметной, не привлекавшей взгляда ни лицом, ни жестами, ни голосом и ни румянцем, – будешь без конца удивляться, как такая пресная женщина порождает вокруг себя целый сонм волн добра и симпатии. Единственные слова любви, сказанные ей мужем как-то зимним утречком, когда они лежали в постели и смотрели на звезды, были о том, что она – как вода, которую пытаешься удержать в ладони, как речная галька или цветок. Конечно, то было исключение, потому что Андре Фор не был щедр на слова и сообщал жене все необходимое средствами скупыми до гениальности. Конечно, им помогала гениальность, которую любовь придает взглядам и жестам. Но в этой крайней скудости слов всплывало имя, и он просто шептал «Роза» и смотрел на нее, потому что лишь он один ощущал клинок, который точился о хрустальную нить и сверкал, прекрасно и жутко, в часы любви.
Итак, чуть раньше Роза вышла с Жанеттой и Марией на крыльцо фермы «У оврага», собираясь присоединиться к Лоретте. Но буря уже развернула свои батальоны, и невозможно было сделать ни шагу во дворе, где в дьявольском танго кружились вырванные доски и перепуганные куры. Она вместе с двумя бабульками отступила к южной стенке хлева, который пока не поддавался атакам ветра, и стала ждать. Сквозь бурю до нее доходило смятение Марии, и вместе с порывами ветра возвращались воспоминания целой жизни.
Все началось с того, что ее родители, безграмотные крестьяне, захотели для нее судьбы лучше собственной. Но то немногое, что увидела мать в городе, убедило ее, что добродетельно там прожить нельзя. Она допускала, что человек может жить бедно, но при условии, что не принадлежит никому, кроме себя.
И потому, когда ее землячки устраивались в городе кормилицами и няньками, она не захотела, чтобы ее девочка себе на погибель попала в богатый дом. Вместо этого Розу раз в неделю водили в монастырь, неподалеку от соседнего городка, где монахини обучали грамоте и основам веры бедных девушек кантона.
На дорогу уходило два часа, и на рассвете старший брат усаживал Розу в телегу и отвозил на уроки, а потом дожидался их окончания на кухне. Но со временем она прекратила слушать псалмы и проповеди, потому что с головой ушла в книги, которые сестры давали ей после вечерни. Она плакала над стихами о ручьях и небесах, которые открывали единственный по-настоящему близкий ей мир, и над рассказами, текущими под облаками, которые казались ближе глины полей, восторженно отзывавшихся слову Господнему. Позже отец Франциск дал ей почитать рассказы путешественников, где мореходы плыли по звездам и вглядывались в воздушные пути, которые были для них яснее, чем сплетение земных дорог, и этот зов странствий и созвездий стал ей еще дороже небесных письмен Бога. Но эта природная способность отождествлять себя с текучими элементами не имела для Розы
