– Закрывай! – кричу болотнице. А она пакостничает, нежить водная, не торопится. Эх, я разозлилась! Косолапого вперед протолкнула, а сама вернулась. Хоть в глазах уже слезы кровавые и в ушах звон стоит, а иду. Хлопнула ладонью по земле, так что содрогнулось болотце и дырка под ним образовалась. Не закрою – иссохнет за зиму, в нутро земляное уйдет. Утопленница заволновалась, запричитала, прямо как живая. И смрад мигом пропал, и кувшинки по берегам зажелтели, даже квакуши выползли, петь пытаются. А я хмурюсь стою, хоть и не серчаю уже. Устала только. На глупую нежить с ее шалостями силу разбудила. Но дыру решила пока оставить, чтобы знала болотница, как ведьму злить!
Косолапый уже к мальчишкиному боку принюхивался, порыкивал. Хорошо не голодный, а то мог и отхватить кусок, пока я там силушкой разбрасывалась. По ушам ему дала, чтобы пасть закрыл, и велела к опушке паренька нести. Сама рядом пошла. Так до пролеска и добрались: косолапый ковыляет, на спине его Таир лежит, а рядом я подолом мету…
Медведя отпустила, путы ведьминские сняла да благодарность выказала. Он и умчался, а я возле паренька присела, лоб потрогала. Ничего, жить будет, захворал чуток. Прислушалась, принюхалась, учуяла мужика на поле. Сидит, к стогу привалился, травинку жует. Да вот мелькнул на тропке платок белый, знакомый… Пастух вскочил, бросился следом, а я тропку подтолкнула, завертела, к лесу направила. И заволновался деревенский, забеспокоился, но платок мелькает меж деревьев, зовет…
Отошла в сторонку, чтобы пастух меня не увидел, распустила клок тумана, которым как платком размахивала… Тут и Таир застонал.
– Парень! Да откуда ж ты тут? Раненый, что ли? – запричитал пастух, ощупывая паренька и озираясь. – Ох, а мне с дрему супружница привиделась… А то так и лежал бы ты тут, до зимы, пока в землю не вмерз! Ну, давай, милок, вставай, чай не девица!
Со стонами Таир все ж поднялся и, опираясь на пастуха, заковылял прочь.
– Как же ты тут оказался?
– Меня медведь принес на спине. А рядом девушка шла… Глаза голубые, волосы рыжие до пояса, словно шуба у лисички… И улыбка ласковая такая… Где она? Мне найти ее надо… краше ее не видел…
– Ох, бедняга! – поцокал языком мужик. – Нескладицу несешь, привиделось тебе, парень… Все привиделось…
Я нахмурилась, а потом улыбнулась. Чистая у паренька душа. Хорошая.
Саяна упала сверху, устроилась на голове, потопталась, когтями вырывая мои пакли. Вот чертовка, сварю…
Служитель явился, когда месяц тропку светом выткал. Я уже было обрадовалась: не нашел дорогу служка, заплутал… уж как старалась! Ан нет. Шел уверенно и спокойно, как к себе домой! Да еще и лошадку на поводу вел, мешками груженную. Я только зубами скрипнула, а так надеялась, что на горбу поклажу потащит!
Кобылу под навесом у поленницы устроил, мешки в лачугу затащил и разбирать начал. А сам хмурится, словно думу тяжелую думает. Даже от Теньки отмахнулся, как от кошки домашней, так что хлесса в угол села и оттуда лишь смотрела недоуменно да головой качала. Саяна по притолоке взад-вперед носилась, поглядывала желтым глазом, пытаясь покупки рассмотреть. Даже дух лесной в окошко заглянул, так я ему кулак показала. Но то понятно: редко в чаще обновки человеческие. Я у стены стояла, смотрела равнодушно. А служитель все сложил на лавку, муку в закуток отволок и, ни слова не говоря, за порог ушел.
Я ткань тронула, пальцами по лентам пробежала. Темное все, как и просила, коричневое и болотно-зеленое, ни одного светлого пятнышка. По лесу в белом платье ходить – зверье веселить. А так добротно и пачкается меньше. Но и темное полотно – красивое. Грубое, а мягкое – знать, Аришка ткала, есть в деревне мастерица. Я за ней наблюдаю порой: хорошая девка, с косой до пояса, веселая. Песни поет так, что пичуги замолкают, слушают. И ткань у нее добрая выходит, душевная, не колет нигде, а любая обновка ладно сидит и долго носится. Хороший выбор служитель сделал и здесь почуял, значит…
К тканям лент принес, нитки всякие. Одна катушка особенно ценная – тонкая, ниточек мало совсем, потому как красные они, словно кровь. Такими духов хорошо привязывать или смерть заговаривать. Но не о том сейчас.
Я прислушалась: Ильмир на пороге сидел и клинок свой снова начищал. Есть не попросил – похоже, служителя в деревне накормили. Видать, совсем тошно ему на ведьму смотреть… Да и к лучшему: отвлекать меньше будет да любопытничать.
Вытащила я ткани полотно, расстелила на досках, так чтобы луч месяца попадал, светом напитывал. Луна была молодая, только в рост вошедшая – самое время, чтобы обнову шить. Так что я Саяну любопытную прогнала, свечу зажгла зеленую, с соком древесным, да бурую – с силой земли. Разрезала ткань и сшивать начала. Что ни стежок, то узелок-науз, что ни слово, то оберег ведьминский. Мне в этом платье долго ходить, землю мести, так пусть бережет пуще брони, за коряги не цепляется, от людей скрывает, в холода греет. Сшивала крепко, без всякой искусности, о красоте не задумывалась. Только по вороту красной нитью узор пустила, силой и кровью скрепила заговор, чтобы уж наверняка, и узлами завязала.
Ильмир не появлялся, хотя слышала – не спит, бродит вокруг сторожки, вздыхает. Я же все прибрала, лоскутки и ниточки собрала и в сундук заперла. Когда закончила, Тенька спала уже под лавкой, да и Саяна задремала. Обнову я расправила и за дверь вынесла, чтобы ночной прохладой закалилась и зарей согрелась, вот тогда и надевать можно будет.
Служитель за спиной остановился.
– Скажи, ведьма, – сквозь зубы от того, что с вопросом ко мне обратился, выдавил он. – Не знаешь, где в этих краях девушка живет… С волосами,
