– Тише, – успокоила я хлессу, – не шипи. Гость у нас. – Постояла, прислушиваясь и раздумывая, пускать или нет. Можно и занавесить домик, укрыть деревьями, спрятать лесной тенью. Уже сейчас я знала, кто идет ко мне. Служитель пожаловал… Идет по лесной тропке уверенно, хоть и держит в руках все свои знаки охранные. И молитву бормочет. Глупый. К ведьме в логово – и с молитвой.
Но, видимо, синь небесная и лес румяный разнежили меня, или просто соскучилась я в своей норе, но решила: пусть проходит. Посмотрим, что за человек и с чем пожаловал. А то скоро и речь людскую позабуду, так привыкла со зверьем и деревьями общаться.
Гость явился через полчаса. Застыл у порога и снова свои присказки забормотал. Я его не видела, но чуяла. Мужчина. Молодой, не старше меня будет. Пахнет приятно – здоровый, значит, даже зубы все целые, что нынче редкость.
– Ну, входи, чего мнешься, – сказала я, помешивая бульон. Гость, услышав мой голос, замер, видать, думал незаметно подкрасться. А потом распахнул дверь и вошел. И снова застыл, моргая, пытаясь что-то разглядеть в полутьме сторожки после яркого света. А рассмотрев, попятился, руку вскинул, чтобы лоб священным солнцем осенить, да передумал, так и застыл.
– Вот это правильно, – усмехнулась я. – Со своими молитвами в чужую-то обитель… Чего пожаловал, служитель? Неужто повязать ведьму решил? Один?
Я расхохоталась, а он снова чуть вздрогнул. Но не отвернулся: зубы сжал, глаза прищурил, рассматривает. Я тоже рассмотрела, не стесняясь. Хорош. Очень даже. Девки небось в его обитель толпой прут, на красавца такого посмотреть. Высокий, плечи еле в дверь мою вошли, волосы белые, собраны в низкий хвост. А глаза с синью небес спорят. Одет в черные штаны и рубаху с белым воротничком, сверху – плащ-сутана. Сапоги в пыли, все носы сбиты, видать, издалека идет. И оружие на боку. Рукоять затертая, и сталь кровью не раз напитанная, не игрушка… А вот это уже интересно: служитель, да с клинком.
И силы много. Не той, что в руках, хотя и этим Шайтас не обидел, а той, что внутри живет. Да что говорить, вон как мои тропки распутал, завороженные и заговоренные. Зверь обходит, а тут человек прошел. Такой и повязать может… Только вижу, не за тем пришел.
– Звать как? – прохрипела я.
– Ильмир, – чуть запнувшись, выдавил он.
Я хмыкнула. Надо же, не соврал служитель. Не побоялся, что, зная имя, наложу на него чары, заколдую… Хотя что мне имя его, если я душу вижу? И черноты в ней столько, что сама преисподняя позавидует.
– Так чего тебе, Ильмир, служитель божий, в логове ведьмы понадобилось?
Он губы сжал в одну линию, нахмурился. А потом выдал:
– Проводи меня в Омут Шайтаса, ведьма.
Я от такого даже онемела, что со мной сроду не случалось. А потом захрипела, так что Саяна закаркала и на голову мне села, свесив клюв и кося на незнакомца одним глазом. Испугалась, бедная. Служитель от такой картины напрягся, руку в кулак сжал, скользнул пальцами по рукояти клинка. Но тут же убрал. Молодец. Не дурак.
– И что же тебе в Омуте делать, служитель? – отсмеявшись и утерев с лица кровавые слезы, что из глаз выступили, спросила я. – Там твоего бога нет.
– Своего бога я знаю, где искать, – глухо проговорил он. – Только он мне не помощник. А что я в Омуте делать буду, не твое дело, ведьма. Твое – проводить. Дорогу указать. Все вы, темные отродья, путь туда знаете. Без тебя мне Омут не найти.
Мне смеяться перехотелось. Теперь я жаждала этого прихвостня Светлого бога на кусочки разрезать да в овражке закопать. Чтобы лютики по весне желтые взошли, да поярче.
– А зачем же мне делать это, служитель? – с насмешкой спросила я и махнула рукой, подзывая Теньку. Хлесса подошла, ткнулась в руку треугольной башкой, раскрыла пасть, показав гостю все свои клыки, которых у нее было столько, что даже я до сих пор не пересчитала. Мужчина побледнел, но не отошел, даже за клинок хвататься не стал. Хоть и видно, что повело беднягу от ужаса. И то понятно: хлесса моя размером со здорового волчару вымахала, да и волки рядом с этим зверем безобидными домашними шавками кажутся. Хлессу в лесу и медведь обходит, и птица-клют облетает. А люди боятся пуще огня, потому как огонь – милосерднее.
– Я тебе заплачу, – выдавил служитель, отцепил от пояса кошель, бросил на лавку. Я снова расхохоталась, Саяна закаркала, а Тенька рыкнула. Это у нее отрыжка после свежатинки – наелась перьев гусиных, глупая…
– И на что мне твое золото, – я хлопнула себя по коленке, – может, на платья? Или на украшения потратить? А может, с пчелами за мед расплатиться? Что мне с твоими монетами делать, а, служка божий?
Он, кажется, растерялся. Но смотрит упрямо, исподлобья, лишь чернота в душе клубится. Непроглядная.
– Тогда сама плату назначь, – хмуро предложил он. – Хочешь, могу и душу…
Я помолчала, рассматривая его. И то, что я видела, мне ох как не нравилось. И ведь не уйдет же, разве что и правда – в овражек.
– А что, может, и назначу… плату, – протянула я, вышла в кружок света от окошка, приблизилась. – Зачем мне твоя душа, служка? Никакого прока от нее… А вот тело мужское сгодится…
