Проснулась от мерного стука топора и поначалу даже не поняла, откуда он. Вскочила, так что хлесса на пол упала, рявкнула спросонья, прихватила меня зубами за бок. Я ей по ушам дала, чтобы на хозяйку зубы не скалила, и Тенька заскулила жалобно, виниться начала. Но я с ней разговаривать не стала, вышла во двор, щурясь от яркого солнышка. Северко не соврал, далеко убрался, за море, так что у нас снова стало тепло, почти по-летнему. Это хорошо, успеют деревенские урожай убрать, к зиме подготовиться. И лес мой еще постоит золотой, побурлит соками, а снежком укроется тихонько, засыпая. Я смотрела, улыбаясь, но тут вспомнила о служителе и скривилась. Вот же напасть на мою голову…
Пошла на звук. Ильмир над поленницей навес строил, добротный такой, из хороших, высушенных солнцем бревен. И движения все спокойные, ровные, без суеты – видать, знает, что делает. Я постояла, тенью укрывшись, да в дом пошла. От вчерашнего гуся ничего не осталось, забыла я половинку тушки в подпол убрать, вот хлесса и добралась до запаса. Я стеганула животину по хребту и вздохнула. Зря ругаюсь, сама виновата. Все из-за этого прихвостня забыла, а на зверя гневаюсь. Оскалилась, глянув на мужчину из окошка. Ладно, посмотрим, какой он храбрец. Побыл и будет.
– Эй, служитель, – окликнула его, выходя на крыльцо. – Отложи-ка работу на время, непогода повременит. А вот обед – нет. К болоту сходи, жаб набери, да пожирнее. Можешь еще пиявок парочку. Топи чуток. И поворачивайся, жрать охота.
Он отложил топор, утер со лба пот. Постоял, разглядывая меня. Наверное, при свете дня совсем уж картина жуткая… вот и хорошо.
– Чего застыл? Может, ты еще и глухой вдобавок? Совсем Шайтас меня не щадит.
– Сколько? – глухо спросил он.
– Чего сколько?
– Жаб сколько? И пиявок.
– Да сколько в мешок влезет. Болотце там, по тропке…
– Найду, – коротко бросил служитель и пошел к моим покосившимся воротцам, забрав свой клинок. Я хмыкнула, провожая взглядом его спину. Ну, даст дух лесной, больше не свидимся.
И пошла в дом, выкинув служку из головы.
И каково же было мое изумление, когда этот прихвостень не только явился, но и притащил целый мешок, в котором квакало и шевелилось. И тушку зайца.
– Я подумал, что из зайчатины суп вкуснее, – спокойно сказал он. – Но если ты предпочитаешь жаб, вот они.
Квакуши запрыгали в мешке, переживая. Я окинула мужчину злым взглядом. Вот уж наглость дивная.
– Что ты есть будешь, то мне решать, – прокаркала я не хуже Саяны. – А заяц этот молодой совсем, даже первого выводка не дал, а ты его…
– Да и хорошо, – нахмурился он непонимающе, – у молодых мясо нежнее… И суп наваристее.
Вот тогда я совсем озверела, дернула мешок с квакушами.
– Во двор иди, пяток почисти на суп, остальных обратно в топь отнеси. В котелок тех, что с желтыми бородавками, да не перепутай. Я с красными не люблю, горчат…
– Относить обратно зачем? Можно ведь… впрок оставить, – вскинул он бровь. И красиво так вскинул, изысканно. Я вздохнула, оскалилась.
– А я лишь свежатинку ем! Завтра новых наберешь. Иди, Ильмир.
Он постоял, глядя на меня. И кажется, с трудом удерживаясь, чтобы не свернуть ведьме шею. Но удержался. Развернулся резко и вновь к болоту утопал. А я следом пошла, тенью укрывшись. Поманила из чащи духа лесного.
– Что ж ты, батенька, чужаку дорогу стелешь? – нахмурилась. – Запутать не можешь?
Дух глаза виновато опустил и руками развел.
– Так путал, Шаисса. Так уж тропки запетлял, сам чуть не заблудился. А этот – нашел. Размотал, как клубок, раскатал до самого твоего дома. Ты уж не гневайся.
Я пошамкала губами, смахнула хвостом сухой лист. Вот дела, подкинул мне забаву Шайтас…
Духа я отпустила – не его вина. Дошла до болотца, посмотрела, как служитель жаб из мешка вытряхивает. Скривился, как на кислое, еще и мешок пустой пнул. И сел на землю, обхватил голову руками, застыл, чуть покачиваясь. Квакуши попрыгали по кочкам, торопясь сбежать, пока в котелок не угодили. Но Ильмир, кажется, их не видел – сидел, сжав виски, да так, что на руках вены синие вздулись.
А потом вдруг вскочил и одним шагом рядом оказался. Глаза бешеные, лицо перекошенное, клинок тускло сверкнул почти у горла моего. Сама не знаю, как отшатнуться успела.
– Кто здесь? – выдохнул Ильмир. Я застыла, потянула тени, укрылась. А сама дышать боюсь. И смотрю внимательно в бледное лицо. И в черную душу. Как же он меня почуял? Ведь и хлесса порой обманывается, а этот распознал. Пусть не до конца, но все же…
А Ильмир снова клинком взмахнул, и лицо спокойное стало, а глаза холодными такими, что и Северко бы позавидовал.
– Ведьма, – глухо проговорил он. – Знаю, что ты здесь. Хоть и не вижу. – Он склонил голову, убрал сталь в ножны. Подобрал мешок и пошел к лачуге. А я присела на кочку, размышляя.
