войдем – и сразу на кого-нибудь наткнемся.
– Вот мы видели, как четверо с добычей вернулись? Там такая прорва народа, что охотники еще должны быть. Может, по пути кого отловим?
– Смотри, пошел куда-то!
Один из охранников внезапно заспешил к соседнему подъезду и скрылся. Пробыл он там недолго, а когда вышел, застегивал штаны.
– Ты понял, о чем я говорил, когда сказал, что обязательно отлучатся, – улыбнулся Николай, подняв указательный палец.
Руслан наконец-то ответил улыбкой.
– Ты молодец! Там мы и подождем следующего, там и поговорим по душам.
Обстановка разрядилась сама по себе, но непринужденное общение казалось теперь фальшивым, как мраморное яйцо, которое вперемешку с голубиными Хаймович выкладывал на Пасху. Главное, не было решено, кто прав и кто, в конце концов, у нас главный.
Тропа все петляла и петляла меж деревьев. Начинало темнеть в лесу. Хотя, выходя на поляны, мы видели, что солнце еще высоко. Потеряв много времени на лося, мы не смогли уйти далеко за день. Вскоре решено было рубить шалаш для ночлега.
– Знаешь, – шепнула Роза, когда я подавал ей очередную срубленную ветку, – вы, мужики, конечно, крепкие – и хозяева, и добытчики. Но мужчина – голова, а женщина – шея. Куда хотим, туда и вертим…
– Ты это к чему?
– Да к тому, что Луиза постоянно Косому намекает, что он вожак, а все им помыкают. То ты, то Хаймович. Ничего удивительного, что он из кожи лезет, чтоб не забыли, кто он.
– Дура она! От банды его только Шустрый остался. Вот пусть он им и командует. А мы с дедом – личности свободные и ни под кем не ходим. Так при случае ей и объясни. И дело тут не в том, кто главнее, а кто в данный момент лучшее решение предложит.
– Понимаю и постараюсь, но мне кажется, что лучше тебе это Косому самому сказать.
– Угу, – врубился я тесаком в очередную душистую лапу, – значит, моя шея хочет сделать из меня вожака.
Роза потупила взгляд.
– Надо же, ты так загорела сегодня на солнце, что даже не видно как краснеешь. Дай-ка я тебя поцелую…
Роза отвернулась и понесла охапку ветвей к Хаймовичу, трудившемуся над нашим гнездом. Так, еще один повод взять всё на себя. Впрочем, ко мне и так прислушиваются. С собаками вопрос я решил, однако, да и вообще.
Ночь проходила в тягостном ожидании. Дежурить у костра решили по очереди. Мало ли какое зверье тут водится. Первую смену сидел Шустрый, вторую я, Хаймович вызвался последним, ссылаясь на то, что привык рано вставать. Не кончилась еще Сережкина смена, а мне не спалось. Надоедливые мысли, как комары, жужжали над ухом.
Я слышал, как шуршала трава, и любопытные мелкие зверьки подбирались к костру, принюхивались. Как кричали разными голосами птицы. Из них я узнавал только сову. Не такую уж редкую птицу в городе. Потом я насторожился. Кто-то пер напрямую, как самоходка, к нам, не прячась и не скрываясь. Сережка, судя по всему, его не видел и не чувствовал. Я тихо выскользнул из шалаша, чтоб натолкнуться на соломенную голову подходящего.
– Бросили меня бедного… Плохой Толстый! И Сережка плохой.
– Никто тебя не бросал, – невозмутимо возразил Шустрый. – А будешь про меня фигню всякую говорить, пожрать не дам! Есть-то, поди, хочешь?
Ябеда закачал головой. Сережка шагнул к шалашу за едой и тут только увидел меня.
– Дядя Толстый! Ябеда нарисовался. Покормить или прогнать?
– Корми, конечно, – я взъерошил Сережке волосы, – племянничек.
– Дернешься, – тихо сказал Руслан, держа нож у причинного места охранника, – всю жизнь писать сидя будешь.
Чужак от неожиданности онемел. Он справлял малую нужду, когда нечто холодное и враждебное возникло из-за спины и угрожало смыслу его жизни.
– М-э-э. Что за шутки, Хлыст! – выдавил он и попытался увидеть нападавшего, но Руслан чуть придавил ножом, и тот сдался.
– Ответишь на мои вопросы, жить будешь. Джокер здесь?
– Здесь… – сдавленно ответил незнакомец.
– Это хорошо. Сейчас выйдешь на улицу и позовешь его, чтоб он вышел.
– Толстый, ты, что ли?
– Я худой и жилистый и на твои вопросы отвечать не собираюсь. Ты всё понял?
Чужак закивал.
– Выйдешь на улицу и позовешь Джокера. Если скажешь лишнее, не обессудь. Ежика видел?
– Угу.
– У меня тут дюжина охотников, каждый по стреле пустит, будешь таким же.
– Не пойдет он.
