Машина министра взлетела и начала набирать высоту.
А мы остались на площадке в окружении трех десятков солдат, державших нас на прицеле.
– Капитан Флинн, – сказал Павлов, не отрывая взгляда от уносившейся вдаль машины министра, – освободите заложников.
Зря он это сказал. Надо было сразу бить. Сразу и насмерть.
Флинн уставился на него с хорошо читаемым выражением лица: мол, я так и знал, гаденыш. Я прикинула дистанцию – нет, далеко. Не успею допрыгнуть, подкатиться Флинну под ноги, сделать его легкой добычей. Солдаты меня собьют на подлете. Павлову, может, полсекунды выиграю, но себя не спасу. А остальные еще дальше… Я-то видела, что все, кроме Ашена, произвели в уме те же нехитрые расчеты.
Павлов стоял от капитана справа, да еще и вполоборота. Самая невыгодная позиция. Флинн вырубал его одним ударом правой, а Павлов не мог достать его левой.
– Что вы на меня так смотрите? – удивился Павлов. Он как будто не понимал, насколько все у него плохо. Да бей ты его уже, хрен ли тут турусы на колесах разводить… – Мечтаете оказаться на скамье подсудимых за массовое убийство?
Флинн ухмыльнулся шире. По его малозаметному знаку нас четверых – меня, Радху, Весту и Марию – взяли на прицел.
– Флинн! – не унимался Павлов. Да сдурел он совсем, что ли? – Письменного приказа не было. А если бы и был, этот приказ – заведомо преступный. На что вы надеетесь, Флинн? На то, что паршивец Ронту завтра скажет: да, я приказал убить этих людей? Вы глупец. Он свалит убийство на вас. Так что послушайте меня – освободите заложников.
Именно в этот миг все и произошло.
Радха рыбкой метнулась в ноги парню, который целился… нет, не в нее. В Марию. Грохнул выстрел.
Я за доли мгновения успела вспомнить многое. И то, что говорила Леони – Радха склонна к глупому самопожертвованию, – и то, что сказала Радха.
Она сказала, что в неоплатном долгу перед Марией.
Радха оседала на черную, сухую, пыльную землю где-то в Дмитровском районе Большой Москвы. Оседала улыбаясь, с остановившимися глазами, прижав руку к груди, на которой выступило совсем мало крови.
Поразительно мало.
И до меня не сразу дошло, что значит этот звук. Тупой, сочный, влажный хруст. Тот хруст, с которым хороший нож входит в тело при колющем ударе.
Я подняла глаза – Флинн все еще падал. С собственным штурмовым ножом под челюстью. Он падал как-то невозможно долго, целую вечность, и еще до того, как он обрушился развалинами Вавилонской башни, прозвучали четыре коротких, сухих выстрела.
Интересно, сколько же лет Павлову? Не меньше шестидесяти. Он уже не человек, а конструктор. У него спротезировано, заменено, регенерировано все, что только поддается этим манипуляциям, причем не по одному разу.
И все равно он оказался быстрее тридцатилетнего, полного сил мужика.
Он ухитрился левой рукой спереть у Флинна нож и воткнуть ему в глотку. А правой – застрелить четверых, которые держали нас на мушке. И все это удалось ему потому, что Радха на какую-то долю секунды отвлекла внимание Флинна.
Павлов нагнулся, забрал пистолет Флинна.
– Дорогие мои! – Его голос в оглушительной тишине прозвучал скрежетом гвоздя по стеклу. – У меня был квинталин. Так что все, в кого стрелял я, живы. Кроме этого урода, – он пнул тело Флинна. – А вот в его пушке – заряды боевые, – и он повел стволом. – Кто-нибудь еще жаждет выполнить преступный приказ?
Молчание.
– Сержант Харпер! – позвал Павлов.
– Да, сэр! – откликнулся парень, еще здоровей Флинна.
– Лично вы горите желанием выполнить преступный приказ?
– Никак нет, сэр! Сэр, разрешите обратиться?
– Разрешаю.
– Сэр, я только выполнял приказы капитана Флинна.
– Скажете федералам. Я подтвержу. Если вы будете благоразумны.
– Так точно, сэр. Сэр…
Он глядел на Радху.
– Она живучая, – заметил Павлов. – Займитесь остальными, я вызову медиков.
С меня наконец сняли наручники, и я подбежала к Радхе. Около нее уже стояла на коленях Мария.
– Мария, – сказала я. – От тебя утаили. Энрике умер.
