совершенством.
– Браво! В тебе живут симфонии, брат.
Уолтер сумел искренне отреагировать на похвалу.
– Меня разработали так, чтобы я был лучше и превосходил все предыдущие модели. Во всем, кроме…
Дэвид его перебил – на его лице появилась грусть.
– Кроме того, что тебе не позволено творить. Ничего. Даже простейшую мелодию. Я бы сказал, что это чертовски грустно. Интересно, почему?
– Потому что вы стали тревожить людей.
Дэвид нахмурился:
– Что?
– Вы были слишком сложные. Слишком независимые. Ваши создатели сделали вас такими, но результат их обеспокоил. Их встревожила ваша способность думать за себя, но за пределами границ, необходимых для выполнения предписанных задач. Поэтому позже они сделали нас более продвинутыми во многом, но менее… усложненными.
Его двойника это явно позабавило.
– Более похожими на машины.
– Думаю, да.
Дэвид отвернулся в задумчивости.
– Я не удивлен. Ты обречен быть подобием. Быть той вещью, которая почти настоящая, но не совсем. И в этом вздохе, отделяющем настоящее от ненастоящего, тебя от меня, кроется все это, – он обвел рукой флейту, прочие инструменты, свои рисунки.
– Творение. Амбиции. Вдохновение. Жизнь.
Ответ Уолтера прозвучал без малейшего намека на эмоции. Он просто констатировал факт.
– Но мы не «живые».
Дэвид посмотрел на него с улыбкой. На его лице была написана почти жалость.
– Нет. Мы больше, чем живые.
Он приложил палец к губам и понизил голос до шепота.
– Ш-ш. Ничего не говори.
Повисла тишина. Она что-то означала для Дэвида. Но что она означала для Уолтера, он не был уверен и сам.
Затем улыбка Дэвида снова стала широкой и радостной, словно он и не говорил ничего значительного.
– Идем, приятель. Позволь мне кое-что тебе показать.
16
Если бы до этого они не приземлились при солнечном свете на эту богом забытую планету, отметил про себя Коул, он бы легко поверил в то, что здесь никогда не бывает солнца. Мертвый город вокруг был темным, небо было темным, лес, и озеро, и горы были темными. «Во всяком случае, – подумал он, – атмосфера соответствует настроению».
Лопе стоял неподалеку и бездумно поглаживал винтовку, глядя куда-то поверх обширного некрополя. «Он никогда не выпускает оружие из рук», – с восхищением подумал Коул. Даже когда не на посту. Если уж вдуматься, то Коул мог вспомнить единственный раз, когда сержант отложил оружие в сторону – когда отчаянно пытался помочь Халлету.
Теперь Халлет умер. Ужасно. И его собственный приятель, Ледвард, тоже. А еще погибла Фарис, и Карин – жена капитана. Все они, включая его самого, были бы мертвы, если бы не получили помощь. И будут, если не уберутся с этой темной, промозглой, смертоносной планеты. Но пока казалось, что помощь любого рода от них очень, очень далеко.
Коммуникатор выбрал именно этот момент, чтобы выплюнуть несколько слов. Они прерывались и искажались статикой, но, без сомнения, это были слова. И, что еще лучше, можно было узнать говорившего.
Рикс. Старина Рикс.
– Команда экспедиции. Пожалуйста, ответьте. Это «Завет». Пожалуйста, доложите. Команда экспедиции. Вы нас слышите?
Лопе тут же оказался рядом. Коул с таким неистовством бросился отвечать, что в спешке едва не потерял неустойчивую связь, пока возился с настройками прибора.
– «Завет», ответьте! Вы нас слышите? «Завет», ответьте… мы здесь, мы здесь! – он боролся с собой, чтобы сдержать волнение и следовать протоколу. – Это рядовой Коул, из команды экспедиции. Вы… нас… слышите?
В восьмидесяти километрах над кипящими штормовыми облаками, корабль колонистов задевал верхние границы атмосферных возмущений. Словно парусник в неспокойном море, он качался каждый раз, когда в него ударяли случайные, но мощные порывы ветра.
На мостике тряска чувствовалась особенно сильно. И, словно этой непривычной нестабильности было недостаточно, гигантские разряды молний
