Лоренцо посмотрел на листы с пустыми нотными станами, которые ему предстояло заполнить. По крайней мере, он видел что-то знакомое, понятное. Музыка станет его якорем, поддержит его. В мире, сошедшем с ума, музыка поможет ему сохранить здравомыслие.
– Здесь, в Сан-Саббе, ты можешь стать свидетелем некоторых… неприятных вещей. Я тебе советую ничего не слышать, ничего не видеть. И помалкивать. – Полковник постучал пальцами по стопке размеченной бумаги. – Думай о музыке. Делай свою работу хорошо, и тогда у тебя будет шанс выжить.
17
Ночью Лоренцо, лежа на своей койке, слышал крики из камеры номер один. Он никогда не знал, кого пытают. Никогда не видел жертв. Знал только, голоса пытаемых от ночи к ночи меняются. Иногда он слышал женский голос. Иногда мужской. Иногда мужской голос разражался плачем, рыдал высоким голосом мальчика на пороге зрелости. Если бы Лоренцо хоть раз отважился выглянуть через зарешеченную дверь, то мог бы увидеть мельком несчастных, которых тащат в тюремный блок, в первую дверь налево. Итальянский полковник предупредил его: ничего не видеть, ничего не слышать. Но как он мог не обращать внимания на крики из камеры для допросов? Люди кричали по-итальянски, по-хорватски, но на любом языке кричали они одно: «Я не знаю. Я не могу вам ничего сказать. Пожалуйста, прекратите, умоляю, прекратите!» Одни были партизанами, другие сражались в Сопротивлении в городах. Некоторые попали в лагерь совершенно случайно, и их мучители истязали только ради удовольствия.
«Ничего не видеть. Ничего не слышать. Помалкивать. И тогда у тебя будет шанс выжить».
Пять сокамерников Лоренцо умудрялись не просыпаться от ночных криков. На койке под ним похрапывал барабанщик, издавая свои обычные рулады и роняя слюни. Неужели вопли несчастных никогда не будили его? Как ему удавалось так легко ускользать в убежище грез? Лоренцо лежал без сна, а барабанщик и остальные спали. Спали от измождения и слабости. А еще потому, что большинство живых существ могут привыкнуть почти к чему угодно, даже к воплям несчастных. Нет, их сердца не зачерствели, просто они ничего не могли изменить, а бессилие ведет к особой форме спокойствия.
Виолончелист Витторио вздохнул и перевернулся. Ему, наверное, снились жена и дочери, которых он в последний раз мельком видел на железнодорожной платформе Сан-Саббы. Той самой платформе, где их, узнав, что они музыканты, оторвали от тех, кого они любили. Даже теперь, несколько месяцев спустя, рана от разрыва с семьей мучительно ныла в душе Лоренцо, словно только что отнятая конечность. Их семьи почти наверняка погибли, а им самим, шестерым сломленным мужчинам, музыка подарила жизнь.
Их всех отобрал лично итальянский полковник. «Жалкий оркестрик» – так он называл их, но свое назначение они выполняли. Вместе с Лоренцо в ансамбле играл миланец Шломо, барабанщик со слезящимися глазами, его арестовали вместе с семьей при попытке пересечь границу со Швейцарией. Вторую скрипку, Эмилио, вытащили с фермы его друга близ Брешии – друга без лишних формальностей расстреляли за предоставление убежища еврею. Виолончелиста Витторио схватили в Виченце, его волосы, словно по волшебству, поседели за несколько недель пребывания в Сан-Саббе. Валторнист Карло – у этого в прошлом толстяка кожа теперь на животе висела складками. И наконец, альтист Алекс из Словении, талантливый музыкант, его бы принял любой симфонический оркестр мира, а он стал членом оркестра про?клятых, от него осталась лишь оболочка человека, который играл теперь механически, с пустыми глазами. Алекс никогда не говорил ни о своей семье, ни о том, как попал в Сан-Саббу. А Лоренцо не спрашивал.
Ему хватало собственных кошмаров.
Крики в камере номер один стали столь пронзительными, что Лоренцо закрыл уши ладонями, спасаясь от жутких звуков. Он все сильнее зажимал уши, пока вопли не стихли; остались только удары его сердца. Когда он наконец отважился отнять руки от головы, то услышал знакомые звуки: заскрипела дверь камеры, а потом во двор поволокли тело заключенного.
Лоренцо знал конечный пункт назначения.
Три месяца назад в здании напротив их тюремного корпуса начались строительные работы. Хотя ему и советовали ничего не видеть и ничего не слышать, Лоренцо не мог ослепнуть настолько, чтобы не замечать грузовиков, завозивших материалы через лагерные ворота. Он не мог не заметить бригады строителей из Берлина во главе с немецким архитектором, который неустанно бродил по лагерю, отдавая распоряжения. Сначала никто из музыкантов не знал, что строят внутри здания напротив. Лоренцо полагал, там возводят еще один тюремный блок для размещения новых задержанных. Каждый день поезда привозили множество мужчин, женщин и детей, и их иногда просто загоняли на открытый двор, где они, дрожа от холода, ждали поезда, который отвезет их на север. Да, новый тюремный блок – в этом был смысл.
Потом среди заключенных, которые носили кирпичи и цемент в новое сооружение без окон, пошли слухи. Они видели подземный туннель, ведущий к вытяжной трубе. Нет, там строят не новый тюремный блок, сказали они Лоренцо. Что-то другое. Сооружение, о назначении которого они могли только догадываться.
Одним холодным апрельским утром Лоренцо впервые увидел дым, курящийся из трубы.
На следующий день заключенных, работавших прежде внутри здания и рассказавших Лоренцо о том, что они видели внутри, вывели из их блока. Они так и не вернулись. На следующее утро из трубы валил дым с характерным всепроникающим запахом. Он въедался в одежду и волосы, застревал в горле и носу, попадал в легкие. Как заключенные, так и охранники по необходимости вдыхали смерть.
«Ничего не видеть. Ничего не слышать. Помалкивать. И тогда у тебя будет шанс выжить».
