название нашего с Цельсием яблока раздора.
— Просветлитель! — повторил он. — От слова «просветление», а не «просвещение». Этот коктейль сварили в лабораториях фонда «Гегемония», чей самолетик вы только что сбили. Из чего именно сварили и что за дрянь там намешана, даже не спрашивайте — мои химики так и не расшифровали формулу «просветлителя». Одно скажу точно — работает он безотказно. Вливаете копателю в глотку полстакана такого пойла, и тот превращается обратно в нормального человека. Ненадолго — всего на два-три часа, — но и это уже невероятное достижение. Так что если хотите взглянуть на медицинское открытие века, то извольте — вот оно, прямо перед вами.
— Полная хрень! — не поверил столь сенсационному заявлению Панкрат. Я хотел выразиться примерно также, но он меня опередил. — Ну и горазд ты брехать, дядя! Много чего я в жизни повидал и много во что могу поверить, но в такую ахинею — да никогда!
— И зачем, скажите на милость, мне вам врать, если вы можете легко проверить, правду я говорю или нет? — оскорбился наркобарон. Видать, он успел отвыкнуть не только от рукоприкладства, но и от того, что кто-то может назвать его в глаза лжецом.
— Легко, да только не сейчас, — возразил я, поглядывая на небо, где в любой момент грозил появиться новый агрессивный летун. — Но скоро мы это выясним, обещаю. А ты благодаря своему громкому заявлению только что продлил срок своего пребывания в нашей компании. До тех пор, пока мы не установим окончательную истину. А чего ты ожидал? Никто тебе здесь на слово не поверил, а за вранье принято отвечать головой не только у продавцов дури, но и у наемников.
— Пропадите вы пропадом! — всплеснул руками Цельсий. — Вы требовали от меня правду — я вам ее предоставил в чистейшем виде! И мне же от этого только хуже стало! Эх, как чуял, что надо было просто соврать вам про какой-нибудь важный химический реагент. Не сомневаюсь, что эта ложь понравилась бы вам намного больше правды!
— Радуйся, что ты вообще до сих пор жив, — напомнил ему Ананас. — И тому, что Иваныч так добр, что терпит рядом с собой мразь вроде тебя. Кабы не он, у меня бы ты ехал не в машине на мягком сиденье, а волочился бы за ней на цепи.
— Да не собирались мы никого убивать, неужто так трудно это понять! — возопил пленник. — Просто напугали бы вас хорошенько и все! На кой бы нам сдались ваши трупы? Это же совершенно не деловой подход! Я что, по-вашему, кровожадный маньяк какой-то?
— Ну да, так и есть, — невозмутимо подтвердил напарник. — Точнее не скажешь. Мне уши не протирай — я знаю, как ведут дела «деловые» люди вроде тебя. А тем более сегодня, когда на вас вообще никакой управы нет.
— Ладно, допустим, ты не врешь, — вновь обратился я к Цельсию, возвращая разговор к нашим баранам… вернее, к канистре. — Откуда ты знал, что у Ходока есть «просветлитель» и что ты с ним собирался делать? Насколько я знаю, ты раньше не увлекался научными опытами над зомби. Единственные «зомби» которые тебя интересуют — это конченные торчки и прочее наркоманское отребье.
— У меня с Рустамом Ходоком был договор, — признался Цельсий. — Раз в три-четыре месяца он доставлял мне канистру «просветлителя», за которую я платил своим лучшим товаром. Вернее, платил я не Ходоку, а «Гегемонии», которая не желала работать со мной напрямую. Рустам был у нас лишь посредником. Зачем фонду был нужен героин, я не знаю — вероятно, для каких-нибудь медицинских опытов. Но я в накладе не оставался, поскольку у меня есть свой рынок сбыта «просветлителя». Закрытый рынок, естественно — из-за ограниченных партий этого редкого продукта. Зато спрос на него, как ты понимаешь, никогда не иссякает.
— Понимаю, — кивнул я, вспоминая виденные мной лечебницу мормонов и другие изоляторы, где жители некоторых фортеций держат своих превратившихся в копателей, друзей и близких. — Наживаешься на людском горе, деря втридорога с тех, кто хочет общаться с больными родственниками, устраивая им сеансы «просветления».
— С тех, кто может себе это позволить, — уточнил наркобарон. — Насчет рынка сбыта я все же преувеличил. Покупатели «просветлителя» — это, скорее, закрытые клубы для избранных. А я — поставщик всего, что им нужно для счастья. И за что они готовы охотно раскошеливаться. Только не тебе здесь читать мне мораль, Квадро. В сравнении с тобой, известным убийцей зомби, я дарю людям радость от встреч с их пока еще живой родней. Ты же укладываешь копателей в могилы, лишая их родственников всех надежд на их выздоровление. А сегодня ты вдобавок насолил и мне, и моим клиентам, потому как, чую, эту партию «просветлителя» они уже не получат.
Я невесело усмехнулся, но проглотил обвинение молча. При всей моей ненависти к героиновому царьку, этот его упрек в мой адрес был справедлив. И правда, кто я такой, чтобы осуждать сей бескровный бизнес, который в любом случае был честнее и благороднее наркоторговли? Но как бы то ни было, возвращать «просветлитель» Цельсию из жалости к его клиентуре я не намеревался. Во-первых, не факт, что он выживет и донесет канистру до Коврова. А, во-вторых, если эта жидкость и правда творила чудеса, она мне и самому пригодится.
— Я так понимаю, что свой процент за посредничество Ходок взимал с тебя лекарством, а не дурью, верно? — поинтересовался я, кажется, раскрыв наконец истинную причину, почему Рустам проводил так много времени со своей больной женой.
— Я не знаю, сколько моего товара доходило в итоге до «Гегемонии» и сколько она передавала мне взамен «просветлителя», — пожал плечами барыга. — Но я знаком с людьми вроде Ходока и знаю: когда покупатель и продавец не встречаются друг с другом, процентная ставка посредника низкой не бывает. Не удивлюсь, если фонд получал лишь половину от того героина, который забирал у меня Рустам, а Рустаму за это передавали не одну канистру, а две. В последний раз, когда мы с ним встречались — а было это пару месяцев назад, — он получил свой героин, но «просветлитель» мне так и не привез.
