порядке, ни царапин, ничего, у Николая, кстати, тоже. А вот потом она напилась и начала орать своим приятелям, да так, что слышно было по всему коридору, что, мол, он повел себя как последний гомик, и она ему еще покажет… Обиделась на то, что не захотел он ее!
Девица вдруг смутилась. Похоже, я наконец-то подсознательно выбрала правильную тактику, хотя меня это и правда рассмешило. А та вдруг спросила:
– А что это такое «гомик»?
– Ну, это человек, которому не нравятся женщины, – я решила не рассказывать юной глупышке, какие в Америке и Европе двадцать первого века встречаются мужчины, и чем они занимаются.
– А зачем ей было нужно, чтобы он ее захотел? – немного подумав, сказала Мейбел.
– Поговорите лучше с ее коллегами – они вам выдадут на-гора список ее любовников. А меня это, знаете, никогда не интересовало.
Та задумалась.
– Скажите, а у вас с ним точно ничего не было? – жалобным голосом произнесла она.
– Нет, конечно, – я посмотрела в глаза девице. Та смутилась.
– Я вам почему-то верю. А у этой Марши? Или Маши?
– Не могу себе этого представить, честно вам скажу. Я знаю и его, и ее. А вот про вас он спрашивал. Чуть не плакал, когда я его к вам не пустила, – я пристально посмотрела на притихшую Мейбел.
– Так он приходил? – воскликнула девица. Она вдруг уткнулась лицом в подушку и заплакала. Я подумала про себя: надо же, неужто и я в молодости была такой же наивной дурочкой? А вслух сказала:
– Если хотите, могу ему передать, чтобы зашел к вам. Только давайте сначала я посмотрю на ваши снимки. – Я вынула из конверта рентгеновские снимки, сделанные Юрой. Показала ей и продолжила: – Вот, смотрите. Вот это – ваша кость.
Та с неким страхом посмотрела на снимок.
– Неужто это мое?
– Ваше, ваше, голубушка. А вот здесь, видите, трещинка. Поэтому походите-ка пару недель в гипсе, потом мы его снимем и еще раз сделаем такой же снимок. Только тогда мы сможем вам точно сказать, когда вы выздоровеете полностью.
– Миссис Елена, скажите, а что с синяками на моей груди? – и она приподняла рубашку. – А то я не хотела спрашивать у того, другого доктора, он – мужчина.
Я посмотрела и успокоила:
– Вот они пройдут через неделю, или даже раньше. Не бойтесь. А грудь у вас красивая, она такой и останется. Ладно, я побегу, может, еще и успею застать вашего Ромео, – я удивилась, увидев, как Мейбел неожиданно покраснела. – Только с Лизой вы будьте поосторожнее. Слышала я краем уха, что ее интересуют не только мужчины.
И, не обращая внимания на то, как моя пациентка побледнела, помчалась к кубрикам репортеров.
Но Коли, увы, уже там не было, а к его двери была прикреплена сложенная вдвое записка с надписью «Капитану Синицыной», на которой стояло время написания – 19:25 – всего пятнадцать минут назад.
«Леночка, срочно отбываю в Свеаборг, вернусь, наверное, не скоро. Вечером на „Смольном“ будет Маша, можешь передать мне с ней весточку. Целую, Николас».
19 (7) августа 1854 года. Балтийское море.
Борт военного парохода «Ля Белль Альзасьен»
Корабельный лейтенант Морис де Шалон
Как гласит английская пословица, у каждой тучи есть своя серебряная подкладка. Мне вспомнилась это выражение сегодня, когда закончился, наконец, этот страшный день.
Перед нами расстилалось свинцово-серое штормовое море. Порывистый северо-западный ветер, мелкий холодный дождь, волны, качающие нашу посудину, словно детскую игрушку… И скорость нашего движения – два-три узла, не больше. Ведь мы идем под парусами, лавируя под небольшим углом к ветру. Но я любовался этими волнами, этим хмурым небом, этим проникающим под кожу дождем, и они казались мне серебряными!
Позапрошлой ночью мы переправили поляка-предателя, принесшего нам новость о разгроме у Бомарзунда и Мякилуото, на «Энкруаябль», флагман нашей эскадры. Приказ командира эскадры, доставленный той же шлюпкой, был таков – как только будет поднят на фок-мачте зеленый фонарь, сразу же сниматься с якорей и следовать в Копенгаген. Никого не ждать – если кто-то отстанет или потеряется, то местом рандеву назначался Копенгаген. Командир, как я тогда подумал, был прав – если русские легко разгромили намного более сильные эскадры, то нас они перетопят как котят, если мы осмелимся дать им бой. И я тогда, впервые за долгое время, помолился Мадонне: «Ave Maria, gratia plena…» И вдруг понял, что конца молитвы я не помню. У меня стало муторно на душе – вдруг Пречистая Дева не простит…
Но все шло поначалу неплохо – слабый ветер дул с юго-востока, эскадра резво бежала на запад, и нам не встретился по дороге ни один русский
