Он.
Этого.
Не спустит.
Он стыдился. Деревня смущала и стыдила его. Фиркин тащился следом, суетился, выкрикивал слова. Наверное, спрашивал о чем-то. А скорее, излагал некие тезисы о преимуществах совокупления с белками. Балуру было все равно. Рык не слушает бормотания. Он наливается ненавистью. Он растет. Он взрывается.
Конечно, выследить деревенских — проще простого. Они — легкая добыча. В их дома можно проскользнуть беззвучно. Можно стать их ночным кошмаром. Раздирать их, пить их кровь, погружать лицо в их внутренности.
Но Балур такого не сделает. Эти селяне недостойны стать частью аналеза. Нет. Они должны стать продолжением его трижды проклятой богами воли. Тем, чего захочет он, Балур!
А вздумают отказаться… что ж, если сунуть лицо в пару распоротых животов, тебя быстро начнут слушать. Эту странную человеческую особенность Балур заметил давно — и не мог взять в толк. Но она есть, и это несомненный факт.
В деревне Балур обнаружил всех сгрудившимися в таверне. А заходя, стукнулся головой о притолоку, что не улучшило настроения. И настроение публики тоже. Она сжалась в ужасе.
Рык вылился в слово.
— Никчемные!
Он схватил кого-то за шею, поднял. Рык вылился в команду.
— Сражаться! — гаркнул Балур в лицо.
Но фермер не стал сражаться. Он не справился с мочевым пузырем. Фу, мерзость! Ящер уронил несчастного труса.
— Биться! — заорал Балур собравшимся в таверне. — Хватайте свои яйца и бейтесь!
Ящер вспомнил, что слово «яйца» было популярной частью речей Фиркина. И Балур был не против подстроиться под идиотов ради дела.
Но реакция поселян его удивила. Может, слово «биться» имеет здесь другой смысл? А именно: «спрятаться за ближайший предмет мебели, скорчиться и сидеть там, хныча»?
Вперед выступил Фиркин и выпятил грудь. Балур прямо-таки ощущал, как воздух заходит в тщедушного старика и внутри превращается в чепуху, готовую вырваться наружу. Ящер схватил пьянчугу и выдавил из него воздух. А Фиркин и в самом деле попробовал биться. Именно это и побудило Балура не стискивать его сильнее. Он выронил старика и позволил ему малость отдышаться.
Что не так с этим народом? Они что, и вправду настолько испугались? А ведь этим утром…
И ящер вспомнил. Дурман! От ярости и стыда начисто вылетело из головы. Утром в крестьянах бушевало зелье. А ведь Летти использовала не все. Вроде не хотела задурманивать всех насмерть. Что за слабодушный бред! Серьезно, ей пора выдернуть голову из собственной задницы и вернуться к надиранию чужих. И добыче желтого блеска.
Балур покопался в поясном кошеле, затем огляделся по сторонам в поисках хлеба, чтоб намешать в него зелье. Отчего-то хлеба поблизости не оказалось. Балур схватил сельчанина, которому предлагал драку, встряхнул пару раз, чтобы привлечь внимание, и потребовал:
— Где есть хлеб?
— Хлеб? Есть? — спросил несчастный.
Он немного поплакал, когда его ударили о балку головой, и повторил обреченно:
— Хлеб?
— Где есть?!
Селянин заплакал навзрыд. Балур совсем потерял смысл происходящего.
Кто-то осторожно постукал по боку ящера. Тот глянул вниз и увидел мужчину — за пятьдесят, в переднике, при усах и значительной залысине. В руке, не трогавшей ящера, мужчина держал кружку эля.
— Может, хотите отведать нашего наваристого пивка? — предложил он дрожащим голосом. — Думаю, сегодня для всех был очень трудный день.
Балур задумался. Затем кивнул. Мужчина испустил вздох облегчения.
— Он есть хорошей идеей, — сказал ему Балур, довольный, что хоть кто-то посторонний проявил инициативу. — Мне принесешь пять бочек.
— Пять бочек? — спросил мужчина с ужасом, а Балур в упор не понял, чему здесь ужасаться.
Он обвел оценивающим взглядом комнату.
— Четырех, наверное, суть достаточно. Хотя вы являетесь вовсе бесхребетным.
Мужчина всхлипнул и ушел. Балур ждал, с трудом сдерживая нетерпение. Фиркин оправился настолько, что снова захотел открыть рот. Балур удостоил его долгим взглядом, призванным передать, как надоела чепуха и лживые обещания пророков и что, если Фиркин снова откроет глупый рот для
