– Ворон! В сторону, пацан! – грянул за спиной надтреснутый голос дядьки Ярополка.
Тело разведчика среагировало само. Бой не был закончен, симфония жизни – не доиграна. Оркестр судьбы грянул финальный аккорд, но он еще пока звучит – болью в сломанной руке, треском электрических разрядов в корпусах подбитых био, голосами воинов, которые никогда не уступят врагу. Еще звучит…
Ворон переместился по дуге к старому дружиннику. Одновременно по асфальту прокатилась, звеня, ручная граната, брошенная дядькой Ярополком. Под одноногим «Раптором» рвануло, биоробот содрогнулся, заскрипев всеми сочленениями. Наверное, от удара ящер испытал что-то вроде шока. По крайней мере – его человеческая часть. Био несколько раз судорожно дернул головой, обводя взглядом дружинников, трое из которых были ранены, а один – вообще едва-едва жив. Трудно было прочитать какие-то эмоции за прикрытыми бронестеклом глазницами: может, «Раптор» намеревается продолжить бой до конца, а может – выберет отступление. Дядька Ярополк и Ворон приготовили тем временем еще по гранате.
И тогда биоробота проняло. Взрезая асфальт когтями, он пополз на передних лапах к Большому Кисловскому переулку, туда же, где скрылся его поврежденный собрат несколькими минутами ранее.
Остальные био – и тот, что швырял в дядьку Ярополка частью столба, и тот, что убил Тишку, – прыснули в разные стороны. Хитрые твари знали, когда следует брать ноги в руки, и еще они очень ценили свои жалкие квазижизни.
– Регенерона! – потребовал Горазд, обнимая умирающего брата. – У кого сколько есть! Регенерона!
…Через несколько минут они снова собрались на перекрестке.
– Купец убит наповал, – сообщил дядька Ярополк, стараясь не глядеть на то, как Горазд трепетно держит брата за руку. На Чеслава дружинники потратили весь запас берестяного пластыря и регенерона, хотя никто не мог побиться об заклад, что это поможет: его пульс был слабым, а дыхание – поверхностным. – Ни Лана, ни груза… – старый дружинник покачал головой. – В развалинах на той стороне – следы и вонь нео. Но мародеров я бы тоже не сбрасывал со счетов.
– Надо уходить, – сказал Ворон. – Лана мы уже не спасем, а груз… это всего лишь груз… Блевать тянет, – неожиданно пожаловался разведчик, а затем зло сплюнул. Ворон чувствовал обиду на то, что двери в чертоги Перуна захлопнулись перед самым носом и он с товарищами остался на пороге – с проваленным заданием и без единого живого места на теле. И еще – Чеслав, которого придется нести на носилках… А у него, Ворона, сломана рука, у дядьки Ярополка – ребра, и Горазду тоже досталось. Но покуда они живы, их война продолжается.
– Мы вернемся и заново обыщем развалины. – Голос Горазда был мрачен, но дружинники сразу же поверили, что будет так, как он говорит. – Мастер Торговли не был дураком, скорее всего, груз здесь и остался: валяется, приваленный какими-нибудь досками.
Ворон фыркнул:
– Нужно иметь талант оставаться оптимистом в некоторых обстоятельствах, но… я тебя поддержу, дружище.
– А вы не думаете, что наш Лан… – Дядька Ярополк не договорил, зыркнул сначала на Горазда, а потом на Ворона.
– Нет, – просто ответил разведчик.
– Лан? – удивился Горазд. – Он только вчера из теплиц. Он за стену и носа не казал. Если Лан с кем-то и мог вступить в сговор, так разве что с репой или капустой.
– Ну ладно. – Дядька Ярополк потер грязные ладони. – Хорошо, что Лан не предатель. Да, славный он парень – есть в нем какая-то… правильность, что ли? А мне по-стариковски полагается быть подозрительным и пороть чушь. Не берите в голову.
– Нужно сделать носилки для Чеслава. – Горазд принялся озираться, выискивая среди развалин подходящие жердины.
Над Москвой забрезжил серо-желтый предрассветный свет. Его первые робкие лучи посеребрили разбросанные по перекрестку фрагменты био, ставшие теперь высокотехнологичным хламом. Перетащить бы эти железяки в Кремль, так мастеровые пошли бы в пляс от радости, сигая до потолка. Много всяких полезных в хозяйстве деталек можно было наковырять из стальных окороков «Рапторов».
Отблескивали, точно ртуть, лужи крови. Вот такой вот размен – с одной стороны сталь и электроника, с другой – кровища. С той и другой стороны – жажда жить и умение убивать врага. Так начинался новый обычный день в постъядерной Москве.
– Ты и сам ранен, – напомнил Горазду дядька Ярополк.
– Ничего, это царапина. – Горазд коснулся распоротой кольчуги. – До ужина заживет.
Есть у каждого человека свой предел. Иному жена выскажет или сослуживец нагрубит, а он сразу нюни и развесит. Ходит целый день как на иголках, плохо ест и работает плохо, все в голове дурные мысли крутит. Не воин такой, ему даже не поручишь за раненым утку вынести – есть риск, что он будет ронять туда свои слезы. Второй живет жаждой фальшивой бравады и, выходя на Соборную или иную площадь, мечтает лишь о том, чтоб кто-то случайно зацепил плечом или бросил в его сторону неосторожное слово. Ну, чтоб можно было бы влепить оплеуху в ответ да по-бабьи громкую показную ссору затеять. Такой не боец тоже, в сражении будет прятаться за спинами товарищей и искать возможность улизнуть туда, где звон мечей потише. Пусть лучше выносит утки. Третьи делают свое дело, мелкие невзгоды им – как с гуся вода. Бить железом по железу от рассвета и до заката? Без проблем. Дело заставляет покинуть дом, спать на земле, есть когда придется и что придется? Без проблем. Сшибаться в беспощадной схватке с противником, когда или он – тебя, или ты – его? Без проблем. А после есть-пить, трепаться с товарищами на отвлеченные темы,
