Потому что надоели. Достали. Господи, как же хочется веселиться…
– Тоха! – позвала она.
Большой тут же притрусил: в одной руке – залапанный стакан с газировкой, в другой – кусок торта «Птичье молоко».
– Где Гопа? – спросила Ангелина.
– На месте, – улыбнулся, показав испачканные десертом зубы, Большой. – В «конюшне».
– Свистни ему, Тошечка: пусть седлает, – распорядилась Ангелина. – Поеду к Марте. Опять ее хахаль поматросил и кинул. Будем пить и жаловаться друг другу на мужиков-сволочей.
Большой с готовностью кивнул и выхватил «трубу»:
– Сейчас все устроим, Ангелина Юрьевна!
– Спасибо, мордастенький. Пойду переоденусь. Ты – за старшего!
– Так точно!
Браток проводил жену сенатора жадным взглядом. Ему нравилось, как на ней сидят тесные шорты.
Горничная позаботилась о подарках. С десяток коробок разных размеров лежало под новогодней елкой. Точнее – сосной. Хотя какая, в общем, разница. В доме было тихо. Не спала охрана, да на кухне начали мыть грязную посуду, оставшуюся после вечеринки.
У Виталика была коробка с болтами и гайками. Ее он выпросил у дяди Миши – одного из папиных водителей. Дядя Миша, отставной спецназовец, майор, много чего повидавший в жизни, был удивлен, что такая ничем не примечательная вещь может принести столько искренней радости мальчишке, у которого есть все.
Настал нужный момент, болты и гайки пригодились. Они со звоном отскакивали от навощенного паркета, они пролетали через весь зал, они рикошетили от стен и возвращались к празднично наряженной сосне из Зоны, словно та притягивала железо, как магнит.
Виталик медленно продвигался вперед. Он играл сам с собой. Он частенько оставался без компании, но после вчерашней отпадной вечеринки эта игра в одиночестве была по-особенному захватывающей.
На нем был респиратор, камуфляжная куртка, универсальные спортивки с карманами, набитыми гайками. Один осторожный шаг, затем – второй. Бросить гайку, внимательно проследить, как она катится по полу. Сделать еще шаг. Виталику казалось, что под сосной его ждут не кроссовки и игровые приставки, запакованные в цветную фольгу, а самые настоящие «рачьи глаза», «пустышки», «черные брызги», «гремучие салфетки». Еще немного – и он доберется до своего хабара. Как настоящий сталкер.
Новая гайка тяжело упала на паркет, а затем исчезла. На полу остался лишь шестигранный оттиск, похожий на печать.
– «Комариная плешь»… – затаив дыхание, проговорил Виталик. Не веря глазам, он швырнул вторую гайку туда же. А потом – третью, четвертую.
Все они пропали, оставив на паркете лишь следы.
– Спасибо-спасибо-спасибо! – заорал Виталик, а потом пульнул из пневматического ружья в потолок.
Было непонятно, кого он благодарил в тот самый счастливый в его жизни момент, но, словно в ответ на слова, среди коробок в фольговой упаковке забрезжил неяркий, нежный, как первый рассветный луч, свет.
Блик лег на раскрасневшееся лицо мальчишки, отразился в широко распахнутых глазах.
Прижав к груди ружье, Виталик тихо-тихо попятился из зала вон.
Глава вторая
Машину обстреляли, когда Шимченко рассматривал фотографии Дианы на экране айфона, аккуратно увеличивая масштаб холеными пальцами.
Диана работала в секретариате Федерального собрания. Миниатюрная, почти мальчишеская фигурка и короткостриженые, покрашенные в рыжий цвет волосы – Диана ничем не напоминала Ангелину. И этим еще больше привлекала Шимченко.
Вот фото, где Диана в деловом костюме позирует, улыбаясь, в коридоре ФС. Вот она в пальто на ступенях Госдумы, поправляет шарф. Вот в вечернем платье за столиком в японском ресторане, держит палочками ролл. Вот в шелковом неглиже в московской квартире Шимченко, игриво смотрит в камеру телефона, откинувшись на дюжину подушек.
Филя украдкой поглядывал шефу через плечо. Он играл рыжеватыми бровями, развлекаясь тем, что представлял на месте Шимченко себя. Филя бы не слишком церемонился с этой крашеной бестией. Для начала он бы слегка придушил девицу ремнем, а потом нарисовал острием финского ножа на ее плоской груди смайлик, а дальше…
Машину словно окатило градом. Пахнуло жженой резиной, бронированные стекла затянуло серебристой паутиной трещин.
