Королева знала, что народ любит ее мужа, благоговеет перед ним. Знала она и то, что купцы, рыцари и знатные лорды Англии были рады его коронации, а того тщедушного книгочея упекли в темницу, по доброте душевной дав его француженке-жене удрать восвояси к своему отцу. Но и при этом Элизабет не одобряла недостаточную степень их преданности и возмущения его захватом. Та новость расходилась под сердитый гомон собраний горожан, под крикотню и треск вышибаемых дверей в судейских конторах, и сопровождалась разграблением там всего более-менее ценного и поджогом, чтобы скрыть содеянное. Едва заслышав ту новость, каждый городок и деревня отряжали скороходов в соседние городки и деревни, пока не образовывались стихийные шествия в тысячи человек, с факелами и грозным поблескиванием вил и колунов. Те, кто воевал под Таутоном, все, как один, требовали бить невиллских изменщиков.
Зубы Элизабет были слегка оскалены – выражение скорее боли, чем злорадства. Порывы налетающего ветра вызывали в теле странную легкость, как будто она была перышком в вихре стихий. Единственный мост через реку находился невдалеке от Тауэра. С места, где стояла королева, виднелась цепочка факелов, тянущаяся от Саутворка[53]. Там внизу развязно и весело гомонили грубые лихие люди. Сейчас они расходились по домам, а на отдалении за рекой стояло зловещее, мутновато-малиновое озарение: горел чей-то большой дом.
Собрав у себя преданных лордов, Элизабет, захлебываясь от злых рыданий и жарко блестя глазами, призвала их к мщению. Это Невиллы зажгли огонь, и теперь он должен разрастись в очистительный пожар, который поглотит их всех до единого. Задыхаясь на ветру, она ощущала этот ветер призрачно- льдистыми пальцами, что сжимали ее в свою пригоршню. С самого начала королева ведала, насколько Невиллы въелись в тело страны, словно черви в спелое яблоко. Куда ни глянь, всюду этому находилось все больше свидетельств. А ее милый доверчивый муж этого и не прозревал… Между тем надо было разжать эту удушающую хватку их пальцев.
– Права. Я была права, – шептала Элизабет ветру, утешаясь словами, которые подхватывались и тут же уносились его порывами. – Я видела это, но они оказались сильнее, чем я думала, и более жестокими.
Ее слезы отдувало куда-то в волосы, а ветер крепчал, завывая так, словно тоже страдал от снедающей душу боли. Невиллы злодейски убили ее отца и брата. После этого пощады им не видать. В линии ее рода они провели зловещую черту, и она, Элизабет, не успокоится, пока не обратит их в горстку пепла.
Кое-кто в первые годы ее замужества называл ее ведьмой – должно быть, за то, как ловко она оплела незримыми путами своего мужа и королевский суд. Все это не более чем зависть и злокозненность женоподобных мужчин и мужеподобных женщин. Хотя среди этой бури Элизабет Вудвилл возжелала, чтобы это было правдой. В эти минуты она бы и вправду отдала свою бессмертную душу, вверила ее черному могуществу надмирной силы, способной сокрушить врагов так, чтоб мозги брызнули по камню. Ее отец не заслуживал постигшей его участи. Это она возвела его на высокую должность, которая для него оказалась ценою в жизнь. Элизабет так сильно стиснула кулаки, что ногти впились в ладони.
«Сделай так, чтобы они издохли, нынче же! – заклиная, обратилась она невесть к кому. – Пусть Невиллы понесут страдание такое же, какое перенесла я, такое, какого они заслуживают. Если Бог и ангелы мне не внемлют, то вы, о духи тьмы, услышьте мои слова! Низвергните их. Верните мне моего мужа, а они пускай сгорят.
31
Они появлялись с закатом, двигаясь цепочками по пустым проселочным дорогам. Они заходили в таверны, чтобы элем или кислым вином смыть дорожную пыль и отрекомендоваться тем, кому доверяли, а с приходом ночи обматывали себе лица тряпьем и брались за масло и защищенные от ветра фонари. Иногда слуги бежали, и им давали спастись. Другие, впрочем, оставались, предостерегая господ, которым много лет служили верой и правдой. Этих не щадили, и они гибли вместе с семьями хозяев. Огонь пожирал их всех.
Себя они именовали Возжигателями и носили на коже отметины своего темного промысла. Их лица всегда были с болезненной краснотой, а глаза воспалены и страшны на вид. Запалив факелы, они распахивали двери конюшен и хлевов, давая лошадям разбежаться, а скоту – разбрестись, после чего поджигали постройки. Выбежав наружу, домочадцы видели кольцо из людей с укрытыми до неузнаваемости лицами и с колунами, дубинами и тесаками в руках. Тех, кто выскакивал, они избивали так, что несчастных было уже не вылечить из-за проломов в голове. И возгорание продолжалось: высоко рвались из окон кумачовые полотнища пламени, медно отсвечивая во всем, где отражается свет. И вот уже вспыхивало все подворье, пылая жарко, жадно, спешно, огненными ведьмами бесовски неслись по воздуху оранжевые искры, наполняя теплеющий воздух запахом гари и уничтожения. К тому времени, как подоспевали местные фермеры и бейлифы, пожар бушевал уже так, что его было не унять. Старинные маноры превращались в черные пепелища, над которыми хрипло орали вороны. А Возжигатели объявлялись снова, уже в полусотне миль, и вновь выходили из ночи, становясь в кольцо с потрескивающими факелами.
Восстания случались и прежде, большие и малые – против жестокого обращения и по сотне иных причин и поводов. Народ Англии на подъем тяжеловат, отчасти из-за страха, который неистребимо жил внутри. Жестокость и нищету он терпел с сумрачным гневом, заливая ее хмельным питьем, а свое негодование вымещая в кровавых забавах и кулачных боях.
Люди страдали от сборщиков податей, долботно вымогающих последние гроши – вот уж поистине кара Божья за невесть какие прегрешения! Гнет закона чувствовался повсеместно, оставляя человека опро?станно и немощно колыхаться на ветру, когда те, кого ты любишь, ушли жечь и убивать из мести. Кого-то с каждым поколением неизбежно ловили и вешали в назидание тем, кому может взбрести в голову взяться за дубину и начать ею размахивать. Это
