Право крови

вижу связи.

Жена, стараясь казаться как можно выше ростом, поглядела на него снизу вверх – ее ладони при этом были уперты ему в грудь – и заговорила с неторопливой отчетливостью, тоном, который неизменно остужал ее супруга:

– Эдуард, муж мой. Вспомни: ты король. Возможно, тебе следует взбодриться, стряхнуть с себя дурную вялость и рвануться на всем скаку из тенет, что опутали тебя и сделали дряблым, ввергли в сонливую задумчивость. Ты все увидишь, Эдуард, при разговорах с людьми и при отправлении твоего монаршего правосудия. Ты вновь почувствуешь себя сюзереном своих подданных. Узришь это в том, как те селяне будут смотреть на тебя снизу вверх, как подобает простолюдинам смотреть на государя. Энтони как раз знает, где находится то место. Он тебя проводит и покажет.

– Нет, – уперся монарх, – не поеду. Не пойму, к чему ты клонишь, но с места не сойду из-за того лишь, что вы с братцем что-то такое замыслили. Все эти заговоры и шепотки у меня вот уже где… Скажи мне, Элизабет, в чем дело, или же я с места не стронусь. А те бриганды пусть гниют в тюрьме, пока там не назначат для суда новых судей.

В распахнутых глазах правительницы мелькнуло замешательство. Чувствовалось, как ее упертые в камизу руки подрагивают.

– С того убийства минуло всего две недели, – спешно и жарко заговорила она. – Те люди заявляют, что действовали по наущению Ричарда Невилла. Ты понимаешь? Граф Уорик. Это он, оказывается, втихую изменничает против твоего законоотправления.

– Господи, Бет! Ты что, меня так и не слышала? Я их простил! И Уорика, и всех остальных!

– Да? Но обвиняют-то как раз Уорика. А вместе с ним и Кларенса, Эдуард! Мой брат Энтони допросил тех злодеев. Допросил как следует, с огнем и каленым железом. И вот теперь сомнения нет. В основе заговора стоит Уорик. А суть заговора в том, чтобы убить тебя, а на трон усадить Кларенса! Это уже новые преступления, Эдуард, не покрытые никакой амнистией и помилованиями. Ты понимаешь? Мой отец, неотмщенный, не находит себе в земле упокоения! Ты понимаешь это, Эдуард?!

Король вгляделся в лицо своей жены. Из ее рябящих глаз сочились тяжелые, похожие на масляные капли слезы. Было видно, как жадно она верит в свою ненависть и как эта ненависть вперемешку с горем прибавили ей морщин, украв последний остаток моложавости. Раньше их разница в возрасте не казалась столь явной, а теперь…

– Ох, Элизабет, что ты содеяла? – спросил Эдуард тихо.

– Я? Ничего. Это те люди заклеймили твоих наиглавнейших лордов, как изменников, назвав их имена. Выяснилось, что они действительно против тебя злоумышляют. Энтони провел дознание огнем и железом, и правда всплыла. Они не лгут, те бедолаги.

– То есть ты не скажешь мне правду даже сейчас?

Глаза королевы из больших, светлых и распахнутых сделались темными, мелкими и острыми. А лицо – жестким, свирепым.

– Это новые преступления, Эдуард, – низко и сипло выговорила она. – Те люди не лжесвидетельствуют. А твоя драгоценная амнистия покрывала лишь прежние преступления. Так что она-то как раз не нарушается.

Монарх с печальным вздохом отвел глаза.

– Хорошо, Элизабет. Я туда съезжу. Выслушаю те обвинения против Уорика и моего брата. – Тут королева отшатнулась под его гневным взором, как под ударом хлыста. – Но, помимо этого, я ничего не обещаю.

– И ладно, ладно, – зачастила она, спохватываясь, что надо немедленно затянуть возникший между ними разрыв; снова начались торопливые, клюющие лобзания и соленый привкус слез на губах. – Этого достаточно. Когда ты выслушаешь их слова, то возьмешь да арестуешь изменников. Уж дай-то бог, тогда мы наконец увидим заслуженный конец их злодеяниям!

Эдуард сносил поцелуи, чувствуя меж ними холод. Супруга не доверяла ему, а король не мог припомнить, как и какими глазами он смотрел на нее до своего пленения. Ощущение отчасти напоминало то, как он однажды оставил свою собаку и возвратился лишь месяцы спустя. С виду пес был прежним, но при этом как бы не совсем своим – ни по запаху, ни по гладкости шерсти под ладонью. Прошло время, прежде чем между ними восстановилась прежняя уютная непринужденность, но ощущение все равно было таким, будто псину подменили. Обсуждать это вслух с Элизабет не имело даже смысла, но само чувство, которое теперь испытывал король, было во многом схожее. Смерть отца ожесточила ее или же убрала некую мягкость, которую Эдуард прежде воспринимал как нечто само собой разумеющееся.

Его уход жена сопроводила глазами, полными сияющих слез (хотя и непонятно, были ли это слезы облегчения, печали или злорадства). Пройдя в конюшни, он с досадливым удивлением застал там ее брата Энтони, причем уже готового к выезду и с его оседланным боевым конем. Сломанное запястье у нынешнего графа Риверса давно зажило. Как и с Элизабет, Эдуард не мог восстановить с Вудвиллом прежнюю легкость общения, и вероятно, по той же самой причине. Со смертью отца на рыцаря нашло помрачнение. И неудивительно: свои утраты всегда кажутся горше и ожесточают сильней.

Монарх взошел на подставку и махнул с нее в седло, чувствуя, как пробуждаются дремлющие в теле сила и собранность. Затем протянул руку и машинальным движением набросил поданную перевязь с мечом. Последний раз, когда он выезжал отсюда, дело закончилось пленением. При воспоминании об этом Эдуард встряхнул головой, словно прогоняя назойливую осу. Ничего, теперь он не убоится. Не допустит этого.

– Давай, показывай ту деревню, – распорядился он. Энтони Вудвилл трусцой пробежал через двор и уселся на свою лошадь, которую резво направил к